внезапно оторопевшему выражению лица посетителя Крот понял, что тот его тоже узнал…

Через час возле палаты Крота был выставлен милицейский пост, а спустя два месяца он был переведен в больницу тюрьмы, известной в Москве под названием «Матросская тишина».

Кроту очень повезло. Случись все это несколькими месяцами раньше, он за убийство пяти сотрудников прокуратуры неминуемо получил бы расстрел. Но теперь по инициативе Сталина расстрел был отменен, и суд ограничился в отношении Крота сроком в двадцать пять лет…

- Сека, сделай, если не трудно, что-нибудь для души! - попросил подошедший вместе с Морозом Крот.

- Дайте позаниматься! Мне еще полчаса гаммы гонять! - недовольно пробурчал я.

- Ну не все ли тебе равно - гаммы гонять или «Таганку» сделать? - канючил Мороз. - Пальцы-то все равно работают!

- Работают, да не так, как надо, - сопротивлялся я.

- А мы тебе тут спиртяги притащили, - выволок из широченного кармана бутылку Крот. - Рванешь стакашку?

- Не могу. Мне еще наряды ночью заполнять.

- Ну ладно, Сека, чего тебе стоит? - упрашивал Мороз.

- У тебя так душевно получается! - вторил ему Крот.

- Хорошо, уговорили, - сдался я и заиграл обожаемую ими «Таганку»

- «Опять по пятницам пойдут свидания, и слезы горькие моей семьи», - с надрывом приятным баритоном запел Крот.

Все. Вечер пропал. Друзья долбанули по стопарю, потом еще, и больше от них отделаться я не смог. До отбоя мы пели блатные песни, и, когда попадалась особенно душещипательная, у урок на глаза наворачивались слезы.

Утром ко мне заглянул Яков Моисеевич:

- Доброе утро, Генрих! Там около вахты новый этап принимают. Не хотите подойти? Может, кто из музыкантов пришел! Нам так не хватает хорошего ударника!

- Пожалуй, надо сходить. Спасибо, Яков Моисеевич!

- Не стоит благодарности, - мягко прикрыл он дверь.

Быстро одевшись, я направился к вахте. Около двери толпилось человек двадцать вновь прибывших. На ходу вглядываясь в лица, я вдруг оцепенел. Из толпы на меня печально смотрели знакомые глаза моего бывшего бригадира и учителя.

- Иван! Ты?

- Я, Сека, я! - отозвался Иван.

- А как же твои тамбовские дела? Мать, Манька, детишки?

- Все кончено, Сека. Никогда мне больше их не видать.

- Да что случилось-то? За что загребли? Дома хоть побывал?

- Не доехал даже до материка. На пароходе взяли.

- За что?

- Там у них прибор какой-то хитрый, - рассказывал Иван. - Рыжья я немного с собой прихватил. Думал, приеду, на первое время пожить хватит. Ночью на пароходе дернули. Шмон. Кисетик нашли. Ну и с этим же пароходом под конвоем обратно. В Магадане следствие и суд быстро прошли. Четвертак навесили. Посмотрели по делу, с какого лагеря освобождался и, сюда! Там всех берут. Одна бабка песочек в банку варенья закатала. Нашли! По старости червонец дали. Но все равно не доживет.

Эх, Иван, Иван! Страшно подумать! Десять лет он считал дни до конца срока. И в первый же день свободы потерял всю свою оставшуюся жизнь из-за нескольких щепоток золота. Странно! Его мне жаль, но ведь и у меня была подобная ситуация. Правда, я не сидел перед этим десять лет. Да и успел побыть несколько дней на воле. Может, поэтому и не переживал так, как он. Да и жены с детьми на свободе у меня не было. Не только жены, вообще никого, кроме отца. И жизни еще не вкусил. Что такое женщина, впервые узнал в зоне. Вроде бы нечего терять. А может, я просто твердолобый? Иначе отчего такая слабая реакция на происходящие со мной катаклизмы?

- Ты, Иван, просись в мою бригаду. У нас все же зачеты день за три идут! - советовал я.

-  Не нужны мне зачеты. Да и вообще ничего не нужно. Вот если кто-нибудь убил бы! Сам в Магадане попробовал - не получилось. И страшновато самому!

- Да брось, Иван! Наверняка такие же мысли во время первой посадки в голову приходили! - пытался успокоить его я. - Потом-то все прошло! Здесь тоже можно неплохо жить. Ты вот на других зонах не был, поэтому и не ценишь. А я сюда как в санаторий попал.

Вечером после ужина Иван пришел ко мне в клуб.

- Сека, я посижу с тобой? - вопросительно посмотрел он на меня.

- Ну, конечно! - ответил я. - Какой разговор? Садись!

- Ты занимайся, не обращай внимания на меня. Чуток посижу и пойду в барак спать.

-  Иван, ты бы занялся чем-нибудь! Хочешь, на гитаре учить буду?

- Нет, ничего не надо. Посижу и пойду.

- Ну, как знаешь.

Через полчаса Иван поднялся и, ни слова не говоря ушел.

Утром ко мне заглянул Яков Моисеевич.

- Генрих, вы уже тут сидите и ничего себе не знаете!

Когда Яков Моисеевич волновался, он начинал говорить с еврейским акцентом.

- А что случилось?

- Что случилось, что случилось! Ваш бывший бригадир сегодня ночью взял себе и повесился! Зачем, ну? Он подумал, наверное, что ему уже будет легче на том свете! Ну так это не так! Никто еще не сказал, что там хорошо. А если и сказал, то я ему не верю. Вы же побывали там! И не сказали, что хорошо, ну! Я еще не был, но уже думаю: Яков, когда ты уже туда попадешь, то этот лагерь покажется тебе Раем! Как вы себе думаете?…

Весь день я провел под впечатлением свершившегося. Самоубийство! Человек убивает себя сам! Как страшно, когда на жизненном пути наступает такой момент, когда смерть становится предпочтительнее жизни. Но еще страшнее, когда приходится убивать себя самому. И не столь ужасно умереть (умирают все), сколь выбрать способ своей казни. И еще мучительнее сомнения: а вдруг не удастся? Мне кажется, что нет на земле человека, который хотя бы раз не задумывался над этой проблемой. Если он еще не подумал об этом до сегодняшнего дня, то обязательно подумает потом. Потом, когда близка станет естественная смерть. Потом, когда в голову начнут приходить мысли: а как, собственно, эта смерть станет овладевать телом? Или сразит моментально? Или будет точить постепенно, годами заставляя обезумевший от нечеловеческих страданий, впавший в детство, сгнивающий заживо полутруп медленно превращаться в мутанта и молить Бога как можно быстрее послать ему конец?

В наши дни человека окружает развитая до немыслимых размеров система обслуживания. Прачечные стирают ему белье, транспорт развозит, учителя учат, врачи лечат. Перечислять можно до бесконечности. Одну лишь службу человек стесняется создать - службу смерти. Службу, которая помогла бы жаждущему спокойно и безболезненно уйти из жизни. Множество факторов заставляют с гневом отвергать эту мысль. Тут и критерий нравственности, и религия, и многое, многое другое. Очевидно, это мораль людей, сидящих дома в кругу своей семьи и пьющих чай, глядя на экран телевизора. Но стоит только попробовать представить себе мысли человека, летящего в свободном полете с балкона многоэтажного дома, подготавливающего инструменты для вскрытия вен, бросающегося под колеса поезда, и ощущение несправедливости начинает точить, как червь. Это страшные мысли. И не дай бог появится им у вас.

«Негуманно!» слышится со всех сторон. А гуманно, когда в детскую песочницу с жутким хряским звуком падает с десятого этажа тело и через развалившийся череп вылетают вырванные ударом челюсти, а дети в ужасе разбегаются в разные стороны? Гуманно, когда индивидуум бросается под колеса автомобиля, а водитель, в большинстве случаев, попадает за решетку, надолго оставляя свою рыдающую семью? Гуманно, когда отчаявшийся включает на кухне газ, в результате чего весь дом вместе с его домочадцами взлетает на воздух? А какое количество неудачных попыток суицида, в результате которых человек остается уродом?

Изуродованную колесами автомашины собаку солдат-собаковод обычно пристреливает, чтобы не мучилась. Так неужели человек хуже собаки? Думается, если существовала бы служба смерти, где перед окончательным обслуживанием с пациентами проводилась бы определенная предварительная психологическая и религиозная терапия, можно было бы в значительной степени избежать нередких случаев, когда человек, поддавшийся внезапному душевному порыву, решает свести счеты с жизнью. Такие поводы, как несчастная любовь, измена, потеря близких, не должны уносить жизни людей. Стресс постепенно проходит, и если бы человек имел возможность вместо совершения самостоятельной казни обратится за помощью в специальную, постоянно действующую службу смерти, то, возможно, усилия специалистов смогли бы сыграть положительную роль в снятии стрессовой ситуации и сохранить ему жизнь. Но если выхода нет, тогда…

Один мой товарищ рассказывал мне, что, будучи постоянным свидетелем неимоверных мучений своей горячо любимой и безнадежно больной матери, умолявшей прекратить ее мучения, он был на грани порыва исполнить ее желание. Религия утверждает, что самоубийство - это грех. Убить человека - грех еще больший. Но наступает война, и люди хладнокровно, по приказу и по личной инициативе преспокойно убивают друг друга, исполняя свой «святой» долг перед Родиной. Я не силен в религиозных догмах, но думаю, что если Всевышний направляет руку убийцы, то это продиктовано какой-то непостижимой нашему сознанию целесообразностью мировоззрения. И если, вопреки воле Божией, врач вставляет умирающему искусственное сердце и тот продолжает жить, то, возможно, мы неправильно истолковываем эту Волю. «Человек - единственное существо, которое может перечеркнуть себя как неудавшуюся фразу», - сказал Фридрих Ницше. Так, может быть, под таким же углом взглянуть на службу смерти?

А вообще-то о чем я думаю?…

Через два года за хорошее поведение и организацию художественной самодеятельности меня расконвоировали. Теперь я ходил на работу без конвоя, а в свободное от работы время мог заниматься чем угодно. К вечерней проверке необходимо было являться в зону. Опоздание