богослужение на славянском, а не на греческом или северном языке. Что касается северного языка, на Руси он к тому времени уже давно вышел из употребления. Между тем византийское влияние, проникавшее в русские земли вместе с религией и ученостью, культурой и произведениями искусства и укреплявшееся благодаря военным союзам и торговым связям, становилось все более ощутимым.

Ярослав, пришедший к власти после смерти Владимира, сыграл в истории Руси еще более заметную роль. Из всех киевских князей эпохи викингов он, наверное, лучше всего известен скандинавистам. Как и Владимир, он был человеком деятельным, разумным и прозорливым и ясно представлял себе, что нужно делать, чтобы еще больше поднять авторитет киевско-новгородского княжества в глазах соседей. Он также ощущал свою связь с севером: Ярослав женился на дочери Олава Скётконунга, принимал у себя и поддерживал низложенного норвежского конунга Олава сына Харальда (Олава Святого), а после поражения Олава у Стикластадира дал приют его сводному брату Харальду – будущему конунгу Харальду Суровому. Харальд участвовал в военных походах Ярослава и признавал его своим повелителем. Позднее он взял в жены дочь князя – Елизавету. Две другие дочери Ярослава стали супругами венгерского короля Андрея I и французского короля Генриха I, а четыре его сына породнились со знатнейшими родами Византии и Германии.

Сердцу Ярослава были равно любезны военные подвиги и мирные ремесла. Сокрушив в 1030-х гг. своих давних врагов – печенегов, князь повелел во славу этой победы и в благодарение Богу, пославшему ее, построить храм Святой Софии, первый русский собор – настолько прекрасный, что его долгое время ошибочно считали копией Софии Константинопольской. Ярослав сумел привести в повиновение чудь и присоединил к киевским владениям весьма обширные территории на севере и западе. Киев теперь безраздельно господствовал на торговом пути по Днепру; городская казна с трудом могла вместить стекавшиеся в нее сокровища, и город, ставший теперь столицей, процветал. Его центр был обнесен земляным валом, со множеством ворот и бастионов; строились церкви, монастыри и школы. Имея перед глазами пример Константинополя, Ярослав сознавал, что главный город большой державы должен быть не только хорошо защищен, но и красив, поэтому он приглашал художников и архитекторов, творивших городское убранство. Как уэссекский король Альфред за полтора века до него, он призвал ученых людей, чтобы они перевели на славянский язык священные книги и иные важные сочинения, и так же, как Альфред, он привел в систему и записал законы.

Ярослав достиг многого. В исторической литературе неоднократно указывалось на то, что при нем Киевская Русь вышла на арену европейской политики. Но если судить непредвзято, в это время ее уже нельзя считать норманнским государством. За две сотни лет смешанные браки, смена языка и религии, признание славянских обычаев привели к постепенной ассимиляции «русов» с местным населением, а с усилением византийского влияния этот процесс пошел еще быстрее. В правление Ярослава (1019–1054 гг.) мир с Византией был нарушен один раз: в 1043 г. князь опрометчиво пожелал продемонстрировать империи свою силу и послал сына с флотом к Константинополю. Как ни печально, флот он на этом потерял, но одновременно утратил всякие иллюзии относительно могущества Киева в сравнении с империей – и это было к лучшему. Ибо от связей с Византией зависело теперь не только благоденствие, но и само существование Киевского княжества. Киев стал проводником византийского влияния и тем самым определил многое в дальнейшей судьбе Руси.

Однако вклад норманнов в русскую историю не ограничивается только созданием киевского княжества. Им можно поставить в заслугу, правда, не «основание русского государства» (что шведам часто и незаслуженно приписывают), но основание торговых городов, которые продолжали жить и процветать благодаря их усилиям. Самые крупные и влиятельные из этих городов – Новгород, Белоозеро, Изборск, Полоцк, Ростов, Смоленск, Чернигов – сыграли решающую роль в становлении славянской государственности на территории от Ладожского озера до Черного моря. Формирование русского государства происходило постепенно, весьма сложными путями, и русы были заметной и важной, но не единственной задействованной при этом силой. Вопрос о том, с какого момента историю Киевского княжества уже нельзя рассматривать в рамках истории викингов, остается открытым. По строгим оценкам граница проходит по IX в.; еще более суровые критики утверждают, что никакой тесной связи между Русью и Скандинавией не было изначально. Беспристрастный наблюдатель с легкостью заметит, что большинство скандинавских историков ревностно отстаивают «норманистскую» теорию, в то время как российские историки не менее ревностно пытаются ее опровергнуть. В законах, обычаях, социальных установлениях и формах денежного обращения Киевского княжества, говорят они, так же как в языке, искусстве, верованиях и преданиях скандинавские истоки едва ли прослеживаются достаточно отчетливо; а все сообщения арабских и византийских источников можно соотнести со «скандинавскими» норманнами, и только с ними. К основанию русского государства восточнославянские народы и Византия имеют куда больше отношения, чем норманны, хотя при этом не следует полностью сбрасывать со счетов арабское и тюркское влияние.

Так или иначе, некий разрыв произошел во времена Владимира. Обращение в православную веру, притом что шведы оставались язычниками, и принятие в качестве «официального» славянского языка совпали по времени с резким уменьшением импорта арабского серебра в Скандинавию[129]. Некоторый спад наметился уже во времена Святослава; его связывают с приостановкой волжской торговли, последовавшей за нападением Святослава на Булгарский каганат, но вызванной также нехваткой серебра в арабских странах. Нас, однако, в данном случае больше интересует сам факт, а не причины. Скандинавы привыкли к серебру, им требовалось серебро, и когда оно перестало поступать через Русь с востока и из Польши, норманны обратили свои взоры к Германии и Англии. Серебро гарцких копей попадало на север вместе с другой военной добычей, а со временем, все больше за счет торговли, серебряные английские монеты входили в данегельд. Бирка переживала упадок начиная с 970 г., ибо ее благополучие зижделось на торговле с Русью. Теперь интересы Швеции и Киевского княжества далеко не во всем совпадали, а в каких-то областях оказались прямо противоположными[130]. Русы преследовали свои цели с оглядкой на Византию, и пропасть, разделившая Швецию и «Большую Швецию», становилась все шире. Во времена Ярослава это отстранение было не столь заметно благодаря откровенным норманнским симпатиям князя, но и он не сумел повернуть время вспять. После смерти Ярослава в 1054 г. история Востока уже не содержит в себе ничего, имеющего отношение к нашей теме.

Или почти ничего. Скандинавские «верингские» дружины просуществовали еще по крайней мере двадцать лет. Нет ничего удивительного в том, что предприимчивые и отважные норманны поступали на службу к византийским императорам: та же неистребимая жажда славы и богатства приводила их сородичей в дружину Хигелака в начале VI в., Харальда Прекрасноволосого – в конце IX в. и Кнута Могучего – в начале XI в. Война была выгодным и уважаемым ремеслом. А где еще военная служба могла быть столь почетной и вознаграждаться так щедро, как в великолепном, богатейшем городе на Босфоре? Известно, что отряды, а иногда и целые небольшие армии русов нередко выходили на битву с врагами империи. Источники сообщают довольно много об их военных походах в X в.: они высаживались на Крите и южном побережье Италии, сражались в Месопотамии и Далмации, умирали в песках Прикаспия. Их корабли бороздили воды разных морей. Около 1000 г. веринги получили статус личной гвардии императора. «Варвары с секирами» несли службу при императорском дворе до начала XIII в., но после 1066 г. состав этих дружин качественно изменился. Во времена славных, порой чудовищных и по большей части ничем не подтвержденных подвигов Харальда Сурового в 1034–1042 гг. веринги были в основном выходцами из Скандинавии, но после нормандского завоевания Англии множество англосаксов и «английских» данов, бежавших из родной земли, стали наемниками в Константинополе. Там они встретили немало так и не нашедших своего счастья французов и нормандцев. Вскоре верингская гвардия стала по преимуществу английской, а не норманнской – забавный пример взаимосвязи викингской экспансии на западе и на востоке.

Еще один аспект русско-шведских связей заслуживает того, чтобы рассмотреть его здесь, – многочисленные рунические надписи, рассказывающие о путешествиях и гибели сынов шведской земли на востоке. «Рёгнвальд вырезал эти руны по Фастви, своей матери, дочери Онема. Она умерла в Эде, упокой Господи ее душу. Рёгнвальд вырезал эти руны: он был в греческой земле предводителем войска» (Эд, Упплёнд. Фото 17). «Тола воздвиг этот камень по своему сыну Харальду, брату Ингвара. Они отправились далеко за золотом и на востоке стали пищей орлов. Они умерли на юге, в Сёркланде» (Грипсхольм, Сёдер-