Установившееся довольно рано, но прочно, главенство конунгской династии Центральной Швеции, хотя и не отражено в достаточной мере в письменных источниках, судя по всему, было решающим фактором в истории Скандинавии в довикингский период и эпоху викингов. Уже в VIII в. в Упплёнде и прилегающих к нему северных, а особенно, южных территориях существовало единое, сильное и богатое королевство, которое в силу своего местоположения могло стать центром колониальной и торговой экспансии за море. В данном случае самыми естественными направлениями этой экспансии представлялись восток и юго-восток: для начала Готланд и Прибалтика – от Гданьского залива до северной оконечности Финского залива; а после знакомства с этими изобильными землями – дальше, к русским рекам, Черному и Каспийскому морям и в Византию.
Точную дату появления шведов в восточной Прибалтике определить трудно, но, несомненно, она относится к довикингской эпохе. «Сага об Инглингах» упоминает о шведских и других северных конунгах, которые ходили войной в те края, в частности в Эстляндию, вскоре после смерти Адильса и Хрольва Жердинки. Как мы уже замечали выше, Снорри, рассказывая о полулегендарном Иваре Широкие Объятия, приписывает ему не только власть над Швецией, Данией и Нортумбрией, но и завоевание чуть ли не всей Германии и некоей Восточной Державы, включавшей в себя восточную Прибалтику и русские земли в районе Ладоги. Говорится также, что Ивар утонул во время похода на Русь. Все эти истории мало что нам дают, так же как и те сомнительные сведения, которые можно извлечь из саг о древних временах и «Перечня Инглингов». Первое документальное свидетельство содержится в Житии Ансгара, написанном Римбертом в 870 г.: там сообщается, что жители Курляндии (современная Латвия) в прежние времена были шведскими подданными, но потом сбросили ярмо, ибо считали его постыдным. Они разбили данов в 850 г., однако Олав, конунг Бирки, повел на них шведов, сжег и сровнял с землей их крепость Зеебург и подчинил себе второй курляндский город – Апулию. В результате, как можно понять из рассказа Римберта (и перепевов этой истории, которые мы находим у Адама Бременского), Курляндия снова стала выплачивать шведам дань.
Упоминание о двух курляндских городах неплохо проясняет картину. Оно сразу отсылает нас к важнейшим центрам готландского и шведского влияния в восточной Прибалтике, Гробину и Апуоле, и указывает на то, что скандинавы проявляли некую активность в отношении них, по крайней мере в середине IX в., а то и столетием раньше. Готландцы и шведы, судя по всему, здесь сотрудничали, а не соперничали. В какой именно момент Готланд стал – и политически, и экономически – надежным союзником шведов, неизвестно[111]. Остров, расположенный на перепутье между Данией, Швецией, восточной Прибалтикой и славянскими племенами, обитавшими на северо-германском побережье, был очень богат и совершенно беззащитен [112]; Швеция, как можно предположить, издавна бросала на него жадные взгляды и в итоге захватила его. Когда Вульфстан в конце IX в. рассказывал Альфреду о своем плавании, Готланд принадлежал шведам, и, судя по всему, принадлежал уже довольно давно. Но в те времена, когда процветали Гробин и Апуоле, культура готландцев, тогда еще независимых и богатых, несколько отличалась от культуры их соседей-шведов: отличие было не слишком сильным, но археологические находки, относящиеся к тому или другому народу, возможно различить.
Гробин ныне – маленький городок в нескольких километрах от Лиепаи. Древний город, однако, немногим уступал Хедебю или Бирке. Он был обнесен стеной и защищен с трех сторон рекой – Аланде. Поблизости обнаружены три довольно обширных «кладбища». Некоторые захоронения принадлежат выходцам из Центральной Швеции: умершие похоронены с оружием, сверху насыпан курган. В то же время найдено немало мужских и женских погребений готландцев (или, по крайней мере, людей, как-то связанных с Готландом). Шведские находки с центрального участка указывают на военную элиту, готландские – на «штатских» людей, и исходя из этого можно предположить, что шведы занимались в Гробине «делами войны», к примеру собирали дань. Готландцы же не воевали и не пиратствовали; они поселились в городе со своими женами и занимались мирной торговлей. Первые захоронения датируются около 650 г., и сожжения продолжались до 800 г. Какое отношение Гробин имеет к упомянутому Римбертом Зеебургу, пока точно не установлено.
В 40 километрах к юго-востоку, на северо-западе Литвы, располагался другой крупный скандинавский город – Апуоле, Апулия Римберта. Он стоял на реке Барте; при раскопках выстроенной рядом с ним крепости обнаружено множество наконечников стрел, явно не прибалтийского и, вполне возможно, шведского изготовления: некоторые ученые (весьма смело) предполагают, что эти стрелы были выпущены шведским войском, атаковавшим город в 855 г. Судя по захоронениям, готландцы жили в Апуоле примерно в то же время, когда и в Гробине. Находки, говорящие о присутствии шведов, встречаются и в других местах в окрестностях Гробина.
Примерно в 150 километрах на юг по побережью, в юго-западном конце длинного, мелкого, перегороженного песчаными отмелями Куршского залива укрывался Вискаутен, типичный скандинавский торговый центр с собственным гарнизоном. Вероятно, он был основан приблизительно в те же годы, когда перестал функционировать Гробин, и просуществовал две сотни лет, главным образом за счет того, что в IX–X вв. получал свою долю прибыли с товаров, доставлявшихся по Днепру с Черного моря. Еще в 130 километрах к юго-западу, на берегу Фришского залива помещался город, который Вульфстан назвал Трусо (Эльбинг, нынешний Эльблаг). Существование Трусо приходится признавать только гипотетически, ибо в окрестностях Эльблага никаких следов города пока не обнаружено, зато найдено много норманнского оружия и обширное «кладбище» эпохи викингов, опять-таки со шведскими и готландскими погребениями. Западнее, в землях вендов и ободритов, торговлей, сбором податей и грабежом занимались даны, а не шведы.
Все вышеперечисленные документальные и археологические свидетельства указывают на то, что скандинавское влияние в латышских, литовских и славянских землях восточной Прибалтики имело место, хотя едва ли оно было очень сильным, тем более господствующим. Эти связи приносили шведам немалую выгоду – богатства славянских племен стекались сначала в Хельгё, а потом, когда город пришел в упадок, – в Бирку, и так продолжалось до конца X в. Активность шведов в Прибалтике заслуживает внимания и сама по себе, как наглядное подтверждение их мощи и предприимчивости, но нас она интересует в большей степени как прелюдия к их появлению на Руси, о котором сейчас пойдет речь.
Начнем мы с известного отрывка из «Повести временных лет»[113] о «призвании варягов».
«В год 6360 (852), индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царь-град, как пишется об этом в летописании греческом…
В год 6367 (859). Варяги из заморья взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с кривичей. А хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма…
В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные – готландцы, – вот так и эти. Сказали руси чудь, словне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были словене. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города – тому Полоцк, этому – Ростов, другому Белоозеро».
Эта наивная, нравоучительная легенда о происхождении киевских князей в разных редакциях летописи выглядит по-разному, и все ее варианты были тщательно изучены. Однако помимо всех домыслов, наверченных вокруг этой истории фольклористами, филологами, историками и шовинистами, и невзирая на то что в откровенно тенденциозной «Повести…» содержится немало ошибок и неточностей, факт остается фактом: традиция связывает основание Новгорода и Киева[114] с именами людей скандинавского происхождения – теми, кого называли варягами или русами[115]. Едва ли стоит придавать значение рассказу о трех братьях, пришедших из-за
