увеселения императора.

Все это подверглось нещадному разрушению. Резня была такой, какую следовало ожидать. Монголы подпалили императорский дворец, и тот горел более месяца.

Спасавшийся от жары китайского лета на севере от Великой стены, на берегу озера Долон-нор, Чингисхан даже не соизволил взглянуть на свою добычу. Подобно всем монголам он не имел никакого понятия о ведении городского хозяйства и, по меньшей мере, в тот период своей жизни знал только то, что города нужно уничтожать, ни на что другое они негодны. Впрочем, он не забыл послать своих офицеров Онгура-бавурчи, Архай-Хасара и Шиги-хутуху забрать сокровища Алтан-ханов: золото, серебро, самоцветы и дорогие шелка. Это богатство сторожил военный чиновник Хадай, вовремя стакнувшийся с монголами. Он выехал навстречу Чингисовым посланцам, прихватив с собой в качестве личного подарка, долженствовавшего гарантировать ему их благорасположение, несколько тюков шитой золотом узорчатой ткани, которая в свое время привела в восторг Марко Поло. Онгур и Архай-Хасар презентами соблазнились, но Шиги-хутуху проявил неподкупность:

— Раньше эти вещи были ведь Алтан-хановы. А ныне — Чингисхановы. Как же ты смеешь, крадучись как вор, раздавать Чингисханово добро?

Когда офицеры возвратились, Темучжин, хорошо знавший своих людей, спросил, глядя им в глаза, что им подарил Хадай. Узнав все как было, он сделал строгий выговор Онгуру и Архаю и вознаградил Шиги-хутуху одной из своих знаменитых похвал:

— Ты держишь в мыслях своих великую Ясу-Еке-Йосу… — сказал он воину. — Не ты ли, Шиги-хутуху, есть око смотрения моего и ухо слышания моего?

Чингисхан попытался до конца использовать падение Пекина, нанеся удар по новой столице «Золотого царя», Кайфыну, что в Хэнане.

Этот город был защищен Хуанхэ, переплыть которую монгольские конники не могли. Они предприняли попытку напасть на него с запада, со стороны Шаньси.

Зимой 1216/17 года монгольский полководец Самуха-баатур покинул Шаньси, предварительно разграбив древний Синган, «китайский Рим», и напал на крепость Тунгуань, которая, стоя в месте слияния рек Вэй и Желтой, южнее излучины последней, в узкой долине, зажатой между Хуанхэ и горами Хуа-шан, преграждала захватчикам подступы к Хэнаню.

Видя неприступность города, Самуха спустился южнее, к горам. С восточной стороны долина Хуанхэ, все такая же узкая, была защищена городом Лоян, нынешним Хэнан-фу Самуха прошел мимо него, продолжая путь в южном направлении, через горы Сун-шань, чьи крутые вершины и ущелья оказались серьезным препятствием для его конницы. Здесь он занял Жу-чжоу, что южнее Лояна, и наконец вышел на обширную заливную долину, простирающуюся к югу от Кайфына. План операции, казалось, был отлично разработан, но противнику удалось сосредоточить под городом силы, своею численностью существенно превосходившие монгольские рати, и Самухе, находившемуся всего в четырех верстах от Кайфына, пришлось «обратить тыл». На его счастье, зима наступила рано, причем была особенно холодной, что позволило ему перейти Хуанхэ по льду и беспрепятственно отступить на север.

С той поры интерес Чингисхана к Китаю несколько остыл. Удовлетворясь бегством «Золотого царя» за Желтую реку, он уже не предпринимал серьезных попыток с ним покончить. К китайским землям, лежавшим севернее Хуанхэ — за вычетом Пекинской области, которую монголы крепко держали в руках, — Есугаев сын относился как к некой территории, предназначенной только для грабежей, которыми и промышляли оставленные там его войска.

Настроения Чингисхана частично объяснялись неприятием монголами городской жизни как способа существования. Из всех взятых ими городов они непременно уходили, предварительно разграбив их, и в разоренном виде отдавали обратно «Золотому царю», который возрождал в них жизнь за год-полтора.

В сентябре 1218 года Чингисхан, коюрыи, несомненно, сознавал нелогичносгь подобной практики, поручил ведение боевых действий в Китае одному из лучших своих ратоводцев: Мухали, дав ему золотую печать и княжеский титул го-ван (производное от китайского «куо-ванг» — правитель страны)

Мухали понимал, что для этой войны требовалась китайская же тактика. Подготовку к экспедиции он начал с формирования пехотных полков из китайских перебежчиков, а затем создал и артиллерию из туземных стрелков из баллист. В продолжение пяти лет Мухали завоевывал китайские города один за другим, и когда в апреле 1223 года, изнуренный трудами, он скончался при исполнении обязанностей, у «Золотого царя» снова оставалась одна-единственная провинция Хэнань.

Оказавшиеся в Северном Китае Чингисовы воины только разрушали: степные пастухи и лесные охотники, они не имели ни малейшего понятия о цивилизации. И все же их вождю с цивилизацией в лице знатного китайца, плененного во время взятия Пекина, встретиться посчастливилось, и эта встреча имела столь значительные последствия, что стоит остановиться на ней хотя бы кратко.

Пленника звали Елюй Чуцаем. Он принадлежал к старинному, родственному монгольской расе, царскому роду киданей, правившему в Пекине с X по XI век. Его предки, в 1122 году лишенные власти «Золотым царем», примкнули к победителю и честно ему служили. Сам Елюй Чуцай состоял в советниках последнего Алтан-хана. Выше уже было сказано, что Чингис, проявив хитрость, представился мстителем за киданей; в ответ на его призыв они и поднялись против Цзинь. Этот пропагандистский прием Темучжин повторил, когда перед ним поставили Елюй Чуцая:

— Ляо и Цзинь (кидани и «Золотые цари». — Е. С.) — извечные враги. Я отомстил чжурчженям за тебя!

— Мой дед и мой отец, — отпарировал пленник, — служили дому Цзинь как подданные. Неужели я решусь быть двоедушным и осмелюсь стать врагом государя и отца!

Нам уже известно, сколь высоко ценил Чингисхан династическую преданность даже у своих врагов, и слова Елюй Чуцая пришлись ему по душе. Понравился ему кидань также своей высокой фигурой, длинной бородой и внушительностью речи. Наконец, Елюй Чуцай был хорошим астрологом, и потому, взяв его к своему кочевому двору, Завоеватель более с ним не расставался. Перед каждым походом кидань должен был предсказывать его возможный исход древним монгольским способом, путем изучения трещин на бараньей лопатке, подержанной на огне.

Елюй Чуцай был не только ведуном, типичным для этой эпохи гадателем; еще — и прежде всего — он являлся грамотеем-книжником, человеком мудрым и образованным, и Чингисово доверие он использовал самым благородным образом. Во время походов монгольские военные чиновники занимались только грабежами, кидань же довольствовался тем, что из общей добычи брал только несколько книг, а также лекарства, которыми спасал жизнь больным, появлявшимся всякий раз вследствие эпидемий, начинавшихся после очередной резни.

Благодаря Елюй Чуцаю многовековая китайская цивилизация постепенно приоткрывалась Есугаеву сыну. Мало-помалу и исподволь, не злоупотребляя доверием господина, киданю удалось отменить многие варварские порядки. Он убедил Чингисхана в том, что выгоднее не уничтожать посевы и земледельцев, а взимать с них налоги, не разрушать города, унося все накопленные там богатства, а сохранять их для пользы империи как источник процветания и благополучия.

Настанет день, и кидань дерзнет прямо сказать Чингисову сыну: «Царство, завоеванное на коне, не может управляться с коня».

Елюй Чуцай, несомненно, обладал талантом государственного деятеля, и честь и хвала Темучжину за то, что он сумел его заметить, несмотря на то что уровень вождя, одетого в звериные шкуры, и культурный потенциал бывшего советника пекинского двора были несоизмеримы.

Александр Македонский возил за собой в походах философа Каллисфена, племянника и ученика Аристотеля, и в конце концов погубил его. Чингисхан, явно не обладавший культурой грека, сохранял добрые чувства к китайскому эрудиту до последнего дня своей жизни.