случаем, нет?

– Никак... нет, – чуть ли не плача, отвечал Петя. – У меня жена. Она...

– Хватит о своих семейных заморочках, а! – грозно перебил его Фокин, морщась от боли в плече (мотороллер хорошо тряхнуло). – Надоело слушать, как ты тут гнусишь, честное слово!

– Вот и Саша моя вот так говорила! – с готовностью завыл Петя. – А потом ушла... И свинья ушла... – Неожиданно Петя выдал протяжный вопль, очень похожий на сиплый гудок паровоза.

– Заткнись! – рявкнул Свиридов, нервы которого окончательно разболтал этот неуместный балаган («Таких не берут в супермены»!). – Достал, падла! По зубам дам!!

– Мне нельзя по зубам, – хрюкнул Петя, – у меня кариес. И пародонтоз.

– В торррец!

– У меня ларингит, – немедленно откликнулся Петя, крутя руль.

– Жопу порву!!! – неистовствовал Фокин.

– Жопу нельзя... – печально вздохнул Петя, – у меня геморрой... и свищ там еще.

– Та-а-ак, – мрачно протянул Свиридов, которому давно уже не было смешно, – по всей видимости, он болен еще существеннее, чем моя двоюродная прабабушка Анна Пална, которая померла в девяносто семь лет от насморка. Надоел ты мне, Петр Батькович.

– Валентинович я, – сказал Петя, всхлипывая. По всей видимости, его растрогал перечень болезней, оглашенных им самим же. – Петр Валентинович Сучков я.

Мотороллер зашелся в экстазе, захрипел, а потом движок захлебнулся и замолк. Мотороллер некоторое время катился под гору, а потом, войдя в подъем, сначала остановился, а потом даже начал подаваться назад. Наконец встал окончательно. Все это время Свиридов и Фокин сидели, храня зловещее молчание. Потом Владимир сухо кашлянул и выговорил:

– Н-да... приехали. Кажется, кончился бензин. Ну что, господин Сучков, придется нам до Владивостока на твоем горбу ехать. Вот такие дела.

– Мне нельзя на горбу... – начал было Петр Валентиныч, но Свиридов не стал его слушать, а выпрыгнул из мотороллера. Одр заглох неподалеку от выхода из лесополосы, и асфальтовая трасса находилась буквально в сотне-другой метров от места безвременной кончины мотороллера. Фокин, ковыляя, побрел вслед за ним, чертыхаясь и проклиная все на свете. Петя жевал какую-то невысказанную жалобную фразу. Тут послышался шум приближающейся машины, и из-за зеленой громады лесополосы вылетел красный «Хендэй Соната». Авто притормозило около мотороллера, и высокий женский голос достиг ушей Свиридова и Фокина:

– Эй, мужики! Что ж вы Петю-то обижаете? Творческого человека легко обидеть, конечно. Вот и жена его, Саша...

– И ты, Брррут!! – взвыл Свиридов, зажимая уши ладонями и садясь в дорожную пыль. – Да что же вы все!..

Юля выпорхнула из машины. На ее губах играла веселая улыбка. Она хлопнула Петю по толстой потной шее, глянула на Фокина и Свиридова и бросила:

– Ну что, садитесь, что ли. Во Владивосток еду.

– Ста баксов хватит? – прибавил Фокин. – В смысле за проезд?

Юля пожала плечами и произнесла:

– Залезайте, говорю. А то я ведь долго ждать не буду. Как бы эти пикникующие за нами не увязались. Они как-то мне сегодня не понравились. Особенно этот майор Иван Филипыч и черножопый в багажнике. Он еще труп из себя изображал.

Свиридов не заставил себя долго ждать и сел на переднее сиденье, а сзади, сопя и кряхтя, расположились соответственно Фокин и Петя-Мешок. Последний, по всей видимости, был накоротке с Юлей, потому что без околичностей открыл дорожную аптечку и стал перевязывать палец, который он порезал, судя по серьезности повреждения, какой-то особенно кровожадной травинкой. При этом он истово стонал и охал.

– Вы, ребята, случаем, не на гастроли приехали? – спросила Юля, срывая машину с места. – Не в цирке работаете, нет? А то весело, знаете ли...

– Весело, – ворчливо перебил ее Свиридов, – нарочно не придумаешь...

В самом деле. Если бы Свиридов мог предполагать, что этот спутанный клубок противоречивых, нелепых и порой откровенно комичных обстоятельств сыграет все-таки решающую роль в исполнении его зловещей миссии на Дальнем Востоке – он не стал бы так ворчать. Как не стал бы бросать насмешливые взгляды в направлении помятого, окровавленного Фокина, который хмуро ждал своей очереди воспользоваться аптечкой. По чести следует сказать, что она, аптечка, была нужна ему куда больше, чем ипохондрику Пете-Мешку. Свиридов же искоса посматривал на Юлию, которая так эффектно представила ему свое обнаженное тело в окне кармановской гостиницы, и смутно предчувствовал, что эта встреча окажется для него немаловажной.

И, наверно, ЭТО было самым близким к истине ощущением, которое пережил Владимир в последние дни. У Владимира всегда была очень хорошая, тонкая интуиция – как уже говорилось, разросшаяся до едва ли не полноценного шестого чувства. Не скажу – почувствовать, но предположить... нет, вряд ли мог Свиридов хотя бы предположить, что даже смешные, однообразные и жалобные сентенции Пети-Мешка едва ли с улыбкой станет вспоминать он по прошествии не такого уж долгого времени...

Полковник Калитин, широко и дружелюбно улыбаясь, посмотрел на Вадима Орехова по прозвищу Грек. Последний был необычайно мрачен. По его низкому, почти обезьяньему лбу волнами пробегали морщины. На тяжелых скулах играли желваки. Сам же Калитин улыбался, но веселье это было не совсем естественным, потому что полковник всегда питал пристрастие к хорошему коньяку и только что в очередной раз уступил этому пристрастию по полной программе. Орехов мутно глянул на Калитина и произнес:

– Блядство какое-то, Михалыч! Меня тут накрутили так, что хоть стой, хоть падай! Как будто я какой-то малолетка, блядский корень! Ну и что ж... да, пропал куда-то, но не я же его спроваживал! Я и так пустил по следу парней, они не щенки какие-нибудь, найдут! Это все твой испытанный цербер Клюгин, у которого все под контролем.

– Мой? Да он и твой тоже. Он сотрудник «Грома», «старший» отдел, между прочим. По моей рекомендации, конечно, ну, я так полагаю, этому нашему артисту помогли. Сам бы он не смог сбежать с виллы – сам знаешь, это практически невозможно.

– Это понятно, – кисло отозвался Орехов.

– Да ты не парься, Вадим Дмитрич, – сказал Калитин. – Вот лучше коньячку выпей. Это со свадьбы у меня осталось.

– Какой свадьбы?

– Да друг мой женился. Костя Кузнецов. Последний холостяк из моего, стало быть, университетского курса. Ему сорок уже, пора. Вот, девятнадцатого гуляли. А шестнадцатого мальчишник был. Он, Костя Кузнецов, в свое время в Сургуте подвизался, а там знаешь, как пьют. И что. А к нему на мальчишник, кроме нас, русских раздолбаев, приехало два голландца. Сандр и Дан. Через полмира ехали, чтобы, значит, к Кузнецову на мальчишник, а потом и на свадьбу попасть. Только на свадьбу они не попали. У них вышла алкогольная интоксикация. Ну, у нас на мальчишнике этом, стало быть, выпили по чуть-чуть. В сауне. Только попробуй убеди этих голландцев, что это у нас «чуть-чуть» называется. Так что их, родимых, в реанимацию, а потом, чуть оклемались, первым самолетом в Москву дунули, а оттуда восвояси... погуляли, стало быть!! – резюмировал Калитин, наливая себе еще коньяку и любуясь на свет янтарной жидкостью.

– Не буду я, – отмахнулся Орехов. – Не до того. Китаец по полной нагрузил. Мало того, что суррогатишка его пропал, так ведь еще и заказ надо отменять.

Калитин вздрогнул и поставил на стол бокал с коньяком.

– То есть... какой заказ?

– А вот такой! – резко ответил Вадим. – Московский заказ наш, который Китаец продвигал.

Калитин дернул локтем и опрокинул коньяк на стол.