сознание вонь. А Мпунгу явил свою высшую ипостась — с клёкотом принял образ Красного Орла, схватил насосавшегося отравы гада и взмыл с ним выше облаков, чтобы там разжать несокрушимые когти. Их поединок был сокрыт от зрения смертных, только падали наземь перья и пух, чтобы Чёрный Буйвол ступал по ним, выходя на свободу.

Походка его была легка, рога крепки, а в проясневших глазах, казалось, горели звёзды.

По телу Мамбы прошла горячая волна, бывшая жрица содрогнулась, расклеивая ресницы. Волшебный мир вновь скрылся за гранью, вокруг была российская реальность: решётки на окнах и немытые стёкла, делавшие летнее небо дымно-серым, как в городе.

И — слава духам! — на полу сидел Чёрный Буйвол и тихо улыбался своему возрождению. Вот кому все краски мира наверняка казались ослепительно-яркими. Подумаешь, решётки! Их и выломать можно, да, выломать можно! А стёкла — отмыть или вовсе расколошматить, да, вдребезги расколошматить!.. Мгави лучился счастьем, его переполняла радостная надежда. С его духовного ока спала тусклая пелена, много лет очернявшая весь мир. Растаяли как дым злоба и ненависть, унялся вулкан ярости, рассыпалась пеплом неутолимая месть. Люди всяческих цветов и оттенков кожи, люди далёких племён и разных тотемов вдруг оказались единой семьёй. Вот Мамба, Великая Обеама, вот её спутник, могучий негр, как видно из абомейских земель. Что делить им и народу атси? Да видят Боги — нечего…

Потом Мгави вспомнил своего деда, Великого Колдуна, вспомнил единоутробного брата, великого воина Мгиви. И, несмотря ни на что, радость и любовь согрели его душу. Как у них там дела? Всё ли в порядке? Сделал ли папа дедушку министром в свой новый срок?..

А ещё сквозь волны радости мало-помалу прорезалась совесть. Перед мысленным взором полилась кровь, стали громоздиться трупы, отметившие его след на Гаити. Может статься, и поделом Чёрному Буйволу русская живодёрня? Где бьют сапогами в пах, без наркоза рвут коренные зубы и собираются всем бараком опустить куда-то ниже плинтуса. Может, настала пора очистить свой след, да, очистить свой след, искупить беду, которую принёс людям?.. Приходите, мучители, да, приходите хоть всем бараком, Чёрный Буйвол готов встретить казнь, да, Чёрный Буйвол не дрогнет…

— Сакубона[163], Мгави, — прервала ход его мыслей Мамба, кивнула и с улыбкой похлопала по плечу. — Вижу, негр, твоя Сила вернулась к тебе. Держи её крепко и не теряй больше!

Говорила она дружески и с заботой, словно мудрая и опытная старшая сестра, разыскавшая в беде непутёвого брата.

— О достопочтенная Чёрная Корова… — Мгави снова ткнулся лбом в пол, его голос благоговейно дрогнул. — Благодарю тебя. Приказывай. Повелевай. Всё сделаю, что в моих ничтожных силах. Всё и даже свыше того…

— Я всегда знала, что ты хороший негр. К тому же с головой, — улыбнулась Мамба, но сразу оставила веселье и сделалась очень серьёзна. — Придвигайся ближе и устраивайся поудобнее. Слушай и запоминай.

Далее она перешла на шёпот и стала помогать себе жестами, причём не только рук, но и ног. Она рассказывала и про зловредных Змеев, и про испоганенную Игру, и про на всё чихающего Хозяина, и про перемены наверху… В красках, в деталях, очень подробно. Про всё, про всё.

Когда Мамба закончила свою повесть, Мгави вскочил как на пружинах и сжал кулаки.

— Пусть меня разорвёт леопард! — зарычал он. — Пусть того леопарда убьёт лев, а льва затопчут слоны! Скажи, Обеама, чего все ждут? По мне, время вместе отправляться на великую охоту! А-йи-зе!.. [164]

Мысль о том, что его столько лет дурачили какие-то репты, жгла, точно крапива. Да не та бледная немочь, растущая возле покосившихся российских заборов! Крапива имелась в виду африканская, от ожогов которой можно запросто испустить дух. Так вот что за поганые твари рассорили его с братом и, что ещё хуже, с дедом! С дедом, научившим Мгави в этой жизни всему. А он, сосунок, отблагодарил его плевком постыдной измены…

— На рептов, дружок, с одним копьём не попрёшь. Для этой охоты нужны Предметы Силы, — усмехнулась Мамба, погладила на груди ожерелье и испытующе посмотрела на Мгави. — Если бы, к примеру, нам удалось достать Флейту Небес! Мы на ней сыграли бы Змеям погребальную песню. Мир не без добрых людей, Нагубник уже нашли, а вот сам инструмент… Говорят…

— Да здесь она, эта Флейта! — неожиданно перебил Мгави, обрадованный, что способен помочь. — Она в кости вот этой левой ноги. Нужно только раздобыть Желчь пяти лиан… а впрочем… — Бывший тонтон-макут задумчиво погладил свою голень и твёрдо посмотрел Мамбе в глаза. — Режь мою плоть. Дроби кость. Доставай Флейту. Не жалей меня, могучая Обеама, я заслужил боль. Я готов всю жизнь ходить на костылях. Может, тогда дед и брат смогут меня простить… Действуй, Обеама, я не стою твоего сострадания.

Глаза его яростно сверкали, голос звенел, сразу чувствовалось — не шутил. Да уж какие тут шутки.

— Говоришь, Флейта здесь? — странно посмотрела на него Мамба, кивнула, и её голос тоже дрогнул самым неожиданным образом. — И Желчь пяти лиан не нужна? Дадевету! Ну ты и негр!

Она, что было редкостью, испытывала неуверенность. С одной стороны — если по уму, — надо было вытащить Флейту, на скорую руку залатать Мгави и поскорее отбыть. А с другой стороны… Мамба едва ли не впервые задумалась о том, что потрошить берцовую кость, — это вам не глистов выводить. Особенно когда ни условий, ни снадобий, ни времени для полного ритуала. А ведь негр и так уже настрадался. И что, спрашивается, ждёт его после? Гангрена, ампутация, костыли. Это в лучшем случае, со здешней-то лекаркой! Да и вообще не дело это — своих в тюрьме оставлять. Нет, нет. Думать надо. О том, как всем вместе выйти в маковое поле, под чистое рассветное небо, в котором машут крыльями голуби.

Мгави понял её взгляд по-своему.

— Обеама, я буду готов через минуту, — с прежней решимостью произнёс он и принялся закатывать штанину. — Надо только клеёнку какую-нибудь подстелить. Здесь люди после нас жить будут, а пол деревянный…

Он был спокоен и величествен, как Шака Зулу[165] перед боем на холме Г’окли[166]. Мамба вдруг поняла, что не зря выворачивалась наизнанку, вызывая Тинги-Ронго и Мпунгу.

— А ты, негр, наверняка ведь есть хочешь? — ошарашила она Мгави внезапным вопросом и жестом велела оставить в покое штанину. — Обед мы пропустили, но на ужин я приготовлю супчик, да, да, такой особенный супчик… Его вкус и аромат ты запомнишь надолго. А на сытый желудок нам лучше думаться будет, и про ноги, и про клеёнку. И вообще о том, что делать дальше. Ты ведь согласен со мной?

— Я… э-э-э… да… супчик, — Мгави ошалело кивнул, но потом изрёк с неожиданной твёрдостью: — Прости меня, Обеама, но я больше никого есть не стану. Прости ещё раз, но я так решил.

Мамба мысленно поморщилась. Что всё же русская Сибирия сделала с правильным негром!

— Э-э-э, Чёрный Пёс, ты, смотрю, совсем одичал, — рассмеялась она. — Разве в этом месте неволи сваришь из врага какой надо суп? Здесь кругом одни дурные болезни, зелье, отнимающее рассудок, и кашель, оставляющий вместо лёгких ошмётки. По-твоему, я всех нас решила угробить? Нет уж, сегодня на ужин мы будем есть супчик бруду[167]…

— Бруду? — отреагировал даже Абрам.

Мамба вытащила из баула очередной свёрток и направилась в коридор. Как была — босиком, в одной муче да ожерелье, ничуть этим не смущаясь. Сами же белые говорят: что естественно, то не может быть безобразно. Да и на душе было слишком хорошо, чтобы втискиваться в уродливые джинсы. Сейчас она сварит вкусный бруду и накормит мужчин. После чего придумает, как раздобыть Флейту. Точнее, как вызволить Мгави. Потому что оставаться ему здесь точно нельзя, а стало быть…

Она уже взялась за ручку и приоткрыла дверь, когда за стеной этак по-звериному метнулось тяжёлое тело, раздался испуганный вскрик, что-то упало и начало барахтаться, истошно заскрипела кровать… Потом борьба и скрип прекратились, настала тишина, нарушаемая лишь звуками, достойными ночных джунглей. За стеной чавкали и плотоядно урчали, казалось, там после долгой голодовки пировал хищный зверь.

Мгновение послушав, Мамба переменилась в лице. Если то, о чём она подумала, было правдой хотя бы на четверть…