жизнерадостную негритянку с поварёшкой в руке, у аппетитно дымящегося котла. В облаке пара красовалась броская надпись: «Гонго-Бонго». Название звучало почти пародийно, почти как «мумба-юмба» или «ням-ням» в качестве названия дикарского племени. Что ж, продолжайте недооценивать то, чего не в силах понять!.. Ингредиенты, запечатанные в бумагу, пластик и фольгу, не имели ничего общего с корицей и лемонграссом, равно как с белым, красным, чёрным, зелёным и даже розовым перцами из соответствующего списка на трёх языках. Из чего в действительности состоял Гонго-Бонго, людям со стороны лучше было вовсе не знать. Пусть считают его соусом, которым дикари собирались приправлять безвкусную для них европейскую пищу. Меньше знаешь — крепче спишь…

Взяв два пакетика, Мамба вооружилась чёрным, ещё её бабке принадлежавшим чугунком пойке и двинулась на кухню.

Там у газовой плиты стояла сухонькая старушка, грустно смотревшая, как в курином бульончике постепенно распухали зёрнышки риса.

— Спаси и сохрани, — перекрестилась она при виде надвигавшейся Мамбы.

Однако, поняв, что та не призрак и к тому же свободно говорит по-русски, радушно показала, как здесь зажигают газ и из какого крана лучше течёт вода.

Минут через пять они уже разговаривали словно две добрые соседки на кухне коммунальной квартиры. Утирая глаза уголочком платка, старушка рассказывала, как приехала к единственному сынку, привезла ему копчёной колбаски… А сыночек: «Спасибо, мама, только ты мне её сперва в кашицу растолки, поскольку жевать стало нечем». — «Как же нечем, сынок, неужто у вас тут санчасти совсем нету?» — «Есть, мама, как же не быть. Есть санчасть и в ней докторша — Фрау Абажур. К которой приходишь с зубами, а выходишь с пустой челюстью». Вот такая, дочка, история получается. У тебя у самой-то здесь кто? Муж, сын или, может, брат? А, племяш… Ты уж прости, тоже чёрненький? Ну да… Этим иродам судейским всё одно, будь ты белый, чёрный, жёлтый или вовсе в полосочку. И тоже небось зубы повыдергали?..

Мамба внимательно слушала и сочувственно кивала, в определённой, очень сложной последовательности размешивая содержимое пакетиков. Когда на поверхности появились первые пузырьки, по кухне начал распространяться весьма специфический запах.

В полном смысле смрадом его нельзя было назвать. Пожалуй, он не был даже особенно неприятен. Но те, кого он касался, вдруг понимали, что воспринимают его как бы не одним только обонянием. От этого запаха вдоль позвоночника необъяснимо прокатывался холодок, руки покрывала гусиная кожа, на теле вставали дыбом все волоски, а по тёмным задворкам сознания начинали шевелиться неизъяснимые тени.

Возможно, именно так пахнул первобытный бульон, в котором под ударами молний соединялись аминокислоты, методом проб и ошибок выплетая божественную двойную спираль…

— Да ты никак супчик варишь? — заглянула в пойке старушка. Охнула и истово перекрестила Мамбу. — Господь с тобой, доченька! Вот, возьми ещё своему кашки… Моему-то всё одно много, он теперь по ложечке, по две, нутро больше не принимает…

С горкой положила на тарелку рассыпчатой, словно поминальная кутья, каши, покрутила носом, словно собираясь чихнуть… Завернула кастрюльку в полотенце и ушла в коридор.

— Спасибо, — несколько запоздало, уже в спину, сказала ей Мамба и, не прерывая замысловатой последовательности движений, тоже принюхалась к пару, поднимавшемуся из пойке.

Гонго-Бонго был совсем ещё слаб. Ему предстояло томиться и томиться под крышкой. Да и то на этом ублюдочном газу может полной силы и не достичь. А начнёшь разводить костёр, живые угли готовить, — чего доброго, не так поймут…

На кухне тем временем стал собираться народ, и вскоре у свободной конфорки образовалась очередь. Женщины с ковшиками и сковородками в руках хмурились и ёжились от непривычных миазмов, вернее, от тревожной памяти тела, которую они пробуждали в особенности у тех, кто рожал. Заметив это, Мамба мысленно изготовилась к скандалам и ссорам, но ошиблась. Соседки поневоле не возмущались, не дерзили, не обзывались жуткими словами. На этой кухне почему-то не было места ни хамству, ни ненависти, ни злобе. Все просто стояли и терпеливо ждали. У всех здесь была одна большая беда, перед лицом которой соседки делались сёстрами. И Мамба в том числе. На обладательницу странного чугунка, надолго оккупировавшую конфорку, никто даже косо не посмотрел. Никто не собирался бить ей негритянскую морду, не призывал линчевать, не крестил чёрной обезьяной… С ума сойти — все наперебой жалели её племянника и дружно делились едой. Кто вручную вылепленными пельменями, кто оладьями, кто домашней котлеткой.

Большая тарелка на глазах переполнялась…

Однако всему в конце концов приходит срок. Из пойке, поднимая крышку, поползла зелёная пена. Гонго-Бонго, имевший к национальным соусам примерно такое же отношение, как виагра к шоколаду, был готов к употреблению.

— О повелитель чёрной оспы, дух Земли Сакпата, благодарю тебя. И вас, белые люди, тоже, — с чувством проговорила Мамба. Сняла чугунок с огня, взяла тарелку с дарами и отправилась к себе.

Удивительно, но она ощущала неловкость оттого, что не очистила кухню от запаха.

В «третьей» ничто особо не изменилось. Мгави лежал на кровати, неподвижно уставившись в потолок. Персонаж картины выходил в маковое поле. Абрам задумчиво стоял у окна.

Когда Гонго-Бонго немного остыл, Мамба сбросила надоевшее европейское одеяние, надела мучу, расплела волосы и повесила на шею талисман, вынутый из баула. Теперь нужно было поставить в центр комнаты стол, возложить безвольного Мгави и влить ему в глотку толику Гонго-Бонго. Сказать, по обыкновению, оказалось легче, чем сделать. Чёрный Пёс держал пасть на замке и отворачивался от эликсира. Пришлось звать на помощь могучего Абрама и кормить Мгави с ложки.

Справившись с этим этапом, Мамба причастилась Гонго-Бонго сама, отстранила Абрама и начала приплясывать, негромко подпевая:

— О могучий дух Тинги-Ронга, обитающий в моём простом вареве, к тебе я обращаюсь, могучий, тебя страшным именем заклинаю и прошу как доброго друга, да, как доброго друга: очисти это тело, да, это чёрное тело, дай мне и ему Силу, напои меня и его ньямой, да, звёздно-серебряной ньямой, чтобы все недуги от меня и от него отбежали, да, да, отбежали от него и от меня, на дно бездонных болот скрылись, да, скрылись в топких болотах, в горячих песках утонули, да, утонули в раскалённых песках…

Постороннему, увидевшему её в этот момент, не требовалось быть знатоком африканских культур, чтобы понять: здесь происходили отнюдь не «танцы в этническом стиле» на потребу туристам. В комнате творилось настоящее волшебство. Настоящее, древнее и страшноватое, почти как память, пробуждавшаяся от запаха из чугунка.

Приплясывала Мамба недолго. С лица Мгави постепенно сползла серая паутина. На губах высохла слюна, он упругим движением поднялся со стола, но чернокожая жрица ещё не была удовлетворена.

— Живо лицом на пол, головой к окну! — приказала она Мгави. — Хочешь жить — замри!

Абрам подал ей зажжённую сигару. Мамба со вкусом затянулась и резко выдохнула, наполнив комнату таким количеством дыма, что имейся здесь противопожарные датчики, они бы точно сработали. Затем взяла флягу, ту самую, из которой угощала Колякина, покропила ромом и продолжила танец.

— О крылатый Мпунгу, повелевающий сто двадцать одним духом, я прошу тебя как доброго друга, да, как друга, я страшным именем тебя заклинаю: вылечи эту душу! Да, да, вылечи эту душу, верни ей прежнюю Силу. Я хочу видеть это, всем сердцем хочу видеть это. О Мпунгу в радуге сверкающих перьев, возьми меня под крыло, да, да, оперённый, возьми с собою в полёт…

Дощатый пол скрипел, каждой своей доской изумляясь незнакомому ритму.

И чудо свершилось. Мгави вздрогнул, вытянулся, охнул, затих. Рядом с ним безвольно опустилась Мамба, судорожно дёрнулась и захрипела. Дыхание жрицы замедлилось, а закрытые глаза явственно увидели… нет, не Чёрного Пса, как она ожидала. Перед ней предстал Чёрный Буйвол. Теряя последние силы, барахтался он в ловчей яме, источавшей омерзительное зловоние. Зеленоватая влага дождём лилась в яму из оранжевого облака, немного напоминавшего бутылку. Но что самое удивительное — Чёрный Буйвол тонул не один. На его рогах силилась удержаться огромная змея. Оба шли на дно, захлёбывались отравой, отчаянно пускали пузыри, но не могли ни расцепиться, ни выбраться.

Однако свершилось — забили над ними крылья могучего Мпунгу. Поднялся ураган и прогнал оранжевую тучу, прекратив губительный ливень. Потом могущественный дух превратился в Великого Слона Ндловунклу и опустил хобот в яму, убирая мерзкую слизь. Вместе с нею исчезла и густая, затуманивающая