режущим взглядом окинул незваных посети телей. И удивительная перемена произошла во флибустьере. Он, всмотревшись в посетителей, вздрогнул, побледнел и неожиданно раскланялся низко. Оттеснив одним взмахом официанта, оказался у плеча Коровьева и, как фокусник, вынул карточку. Официант в изумлении открыл рот.

– Чем потчевать прикажете? – шепнул белозубый пират, и еще интимнее шепнул: – Белорыбица мировая, к съезду писателей при готовили… Деволяйчик могу сделать, салат?

Коровьев внимательно смотрел на соблазнителя, внезапно про тянул ему руку. И тот потряс ее обеими руками. Толстяк, не желая от ставать от приятеля, также ткнул флибустьеру лапу.

– Ничего не нужно. Мы спешим. Две кружки пива, – приказал Коровьев.

– Две кружки пива, – грозно повторил флибустьер и тотчас, по вернувшись, удалился вместе с пораженным официантом. По дороге он, еле шевеля губами, произнес тихо:

– Пиво из запасного бочонка. Свежее. Льду. Скатерть переме нить. Ванотиного рыбца тонкими ломтиками. В секунду. От столика не отходить.

Официант устремился в буфет, а командир повел себя необычай но странно. Он исчез в темном коридоре, вошел в двери с надписью «Служебная», тотчас вышел из нее со шляпой в руках и в пальто, ко му-то встречному сказал: «Через минуту вернусь», – вышел черным ходом на Бронную, повернул за угол и исчез. Он не вернулся ни че рез минуту, ни через час. Он больше вообще не вернулся, и никто его более не видел.

Меж тем публика за столиками в совершенном отупении наблю дала странную пару, вооружившуюся двумя вспотевшими кружка ми пива. Толстяк наслаждался, погрузив морду в пену и подмиги вая на официанта, который как прилип к своему месту на посту невдалеке.

Тут на веранде появился взволнованный хроникер Боба Кондалупский и плюхнулся за соседний столик, где помещался известный писатель с гордой дамой в шляпе в виде бритвенного блюдечка.

– В городе пожары, – взволнованно шепнул Кондалупский по своей привычке на ухо известному писателю.

Судорога прошла по лицу писателя, но еще не успел осмыслить сообщенного, как с соседнего столика раздался голос:

– Что ж мудреного. Сушь такая. Долго ли до беды. Опять же при муса, – козлиным голосом заговорил Коровьев, явно адресуясь к гор дой даме.

– Сейчас в Гнездниковском загорится! – вдруг радостно объявил толстяк, тыча лапой в сад. – Очень любопытно. Я люблю пожары, мадам, – добавил он, тоже почему-то обращаясь к обладательнице блюдечка.

Не успели за столиком как-то отозваться на это дикое заявление, как все взоры устремились за зеленый бульвар.

Отчетливо видно было, как в высоком доме за бульваром, в деся том примерно этаже, из открытого окна полез дым. Потом в других местах распахнулись рамы.

На веранде посетители начали вскакивать из-за столиков. Только Кондалупский как сидел, так и застыл на стуле, переводя глаза с даль него дома на толстяка, который в Кондалупском явно вызывал ужас.

– Началось, я ж говорил, – шумно отдуваясь после пива, восклик нул толстяк и велел официанту: – Еще парочку!

Но пить вторую парочку не пришлось. Из внутренних дверей рес торана появились четверо людей и стремительно двинулись к столи ку Коровьева.

– Не поднимайтесь, – сквозь зубы сказал первый из появивших ся и дернул щекой.

Толстяк нарушил приказание и встал из-за стола. Первый идущий тог да, не произнося более ни слова, поднял руку, и на веранде грянул выст рел. Публика бросилась бежать куда попало. Взвизгнула дама в блюдеч ке, чья-то кружка треснулась об пол, побежали официанты. Но стрельба прекратилась. Стрелявший побелел: за столиком никого не было. На столе стояли две опустевшие кружки, наполовину обглоданный ры бец. А рядом со столика, из треснувшей под кофейником спиртовки, ру чьем бежал спирт, и на нем порхали легкие синие огоньки, и дама визжа ла, прыгая в горящей луже и зонтиком колотя себя по ногам.

На плоской террасе здания, украшенного белыми колоннами и скульптурами, изображениями белых женщин в туниках, сидел на складном табурете Воланд и глядел на город, громоздившийся внизу. Сзади Воланда стоял мрачный рыжий и косой Азазелло.

Ветерок задувал на террасу, и бубенчики тихо звенели на штанах и камзоле Азазелло.

Воланд устремил взгляд вдаль, любуясь картиной, открывшейся перед ним. Солнце садилось за изгиб Москвы-реки, и там варилось месиво из облаков, черного дыма и пыли.

Воланд повернул голову, подпер кулаком подбородок, стал смот реть на город.

– Еще один дым появился на Бульварном кольце.

Азазелло, прищурив кривой глаз, посмотрел туда, куда указывал Воланд.

– Это дом Грибоедова горит, мессир.

– Мощное зрелище, – заговорил Воланд, – то здесь, то там повалит клубами, а потом присоединяются и живые трепещущие языки. Зелень сворачивается в трубки, желтеет. И даже здесь ветерок припахивает га рью. До некоторой степени это напоминает мне пожар Рима.

– Осмелюсь доложить, – загнусил Азазелло, – Рим был город красивее, сколько я помню.

– Мощное зрелище, – повторил Воланд.

– Но нет ни одного зрелища, даже самого прекрасного, которое бы в конце концов не надоело.

– К чему ты это говоришь?

– Прошу прощения, сир, тень поворачивает и становится длин нее, нам пора покинуть этот город. Интересно знать, где застряли Фагот с Бегемотом? Я знаю, проклятый толстяк наслаждается сей час в этой кутерьме, паясничает, дразнит всех, затевает ссоры.

– Придут.

Тут внимание говоривших привлекло происшествие внизу. С Воз движенки в Ваганьковский переулок вкатили две красные пожарные машины. Зазвонил колокол. Машины повернули круто и въехали на Знаменку, явно направляясь к многоэтажному дому, из-под крыши которого валил дым.

Но лишь только первая машина поравнялась, замедляя ход, с предыдущим домом, окно в нем разлетелось, стекла брызнули на тротуар, высунулся кто-то в бакенбардах с патефоном в руках и рявкнул басом:

– Горим!

Из подворотни выбежала женщина, ее слабый голос ветер донес на крышу, но разобрать ее слов нельзя было.

Передняя машина недоуменно остановилась. Бравый человек в синем сюртуке соскочил с нее и замахал руками.

– Действительно, положение, – заметил Воланд, – какой же из двух домов он начнет раньше тушить?

– Какой бы из них ни начал, он ни одного не потушит. Толстый негодяй сегодня, когда гулял, я видел, залез в колодезь и что-то фин тил с трубами. Клянусь вашей подковой, мессир, он не получит ни одной капли воды. Гляньте на этого идиота с патефоном. Он вы прыгнул из окна и патефон разбил, и сломал руку.

Тут на железной лестнице застучали шаги, и головы Коровьева и Бегемота показались на крыше.

Рожа Бегемота оказалась вся в саже, а грудь в крови, кепка обгорела.

– Сир, мне сейчас по морде дали! – почему-то радостно объявил, отдуваясь, Бегемот. – По ошибке за мародера приняли!

– Никакой ошибки не было, ты и есть мародер, – отозвался Воланд.

Под мышкой у Бегемота торчал свежий пейзаж в золотой раме, через плечо были перекинуты брюки, и все карманы были набиты жестяными коробками.

– Как полыхнуло на Петровке, одна компания нырь в универмаг, я – с ними, – рассказывал возбужденно Бегемот, – тут милиция… Я – за пейзажем… Меня по морде… Ах так, говорю… А они стрелять, да шесть человек и застрелили!

Он помолчал и неожиданно добавил:

– Мы страшно хохотали!

Кто и почему хохотал и что в рассказанном было смешного, уз нать никому не удалось.

Голова белой статуи отскочила и, упавши на плиты террасы, раз билась. Группа стоявших повернула головы и глянула вниз. На Зна менке шла кутерьма. Брезентовые люди с золотыми головами мате рились у иссохшего мертвого шланга. Дым уже пеленой тянулся че рез улицу, дыбом стояли лестницы в дыму, бегали люди, но среди бегавших маленькая группа мужчин в серых шлемах, припав на коле но, целилась из винтовок. Огоньки вспыхивали, и сухой веселый стук разносило по переулкам.

У статуи отлетели пальцы, от колонны отлетали куски. Пули били в железные листы крыши, свистали в воздухе.

– Ба! – вскричал Коровьев. – Да ведь это в нас! Мы популярны!

– Пуля свистнула возле самого моего уха! – горделиво восклик нул Бегемот.

Азазелло нахмурился и, указывая на черную тень от колонны, па дающую к ногам Воланда, настойчиво заговорил:

– Пора, мессир, пора…

– Пора, – сказал Воланд, и вся компания стала с вышки по лег кой металлической лестнице спускаться вниз.

Удивительно, с какою быстротой распространяются по городу важные известия. Пожары произошли в таком порядке. Первым загорелся, как мы знаем, дом на Садовой. Затем Коровьев с Беге мотом подожгли торгсин на Смоленском рынке. Затем торгсин у Никитских ворот. И вот, уже после этих трех пожаров, проис шедших в разных частях города, в народе уже было известно, что злодеи поджигают город. Говорили, что за злодеями уже гонятся. Тут же, конечно, явился и вывод из этого – то есть их поймали. На шлись очевидцы, которые говорили, что видели, как их расстре ляли.

Однако, когда вслед за первыми пожарами последовали новые, те же лица говорили шепотом, что пуля их не берет.

Поразительно то, что многие очень правильно нашли нить, веду щую из квартиры покойного Берлиоза в «Кабаре», оттуда в учрежде ния, где происходили чудеса, и наконец к пожарам.

Поэтому, когда выяснилось, что размеры беды чрезвычайны, ког да во всех частях города пылали здания, пожалуй, все уже знали, что город зажгли