темное, было неподвижно, шевелились только губы. Он шептал Воланду.

Тут мощный бас Воланда разлетелся по всему холму.

– Очень хорошо, – говорил Воланд, – я с особенным удовольст вием исполню волю пославшего. Исполню.

Печальный гонец отступил на шаг, голову наклонил, повернулся.

Он ухватился за золотые цепи, заменявшие повода, двинул ногу в стремя, вскочил, кольнул шпорами, взвился, исчез.

Воланд поманил пальцем Азазелло, тот подскочил к лошади и вы слушал то, что негромко приказал ему Воланд. И слышны были толь ко слова:

– В мгновение ока. Не задержи!

Азазелло скрылся из глаз.

Итак, Азазелло появился в маленькой комнатушке в тот момент, ког да поэт подносил ко рту вторую стопку.

– Мир вам, – сказал гнусавый голос.

– Да это Азазелло! – вскричала, всмотревшись, Маргарита. – Не волнуйся, мой друг! Это Азазелло. Он не причинит тебе никакого зла.

Поэт во все глаза глядел на диковинного рыжего, который, взяв кепку на отлет, кланялся, улыбаясь всею своей косой рожей.

Тут произошла суета, усаживание и потчевание. Маргарита Нико лаевна вдруг сообразила, что она совершенно голая, что ветхий ха лат, по сути дела, не прикрывает ее тела, и вскричала:

– Извините!

И запахнулась.

На это Азазелло ответил, что Маргарита Николаевна напрасно беспокоится, что он видел не только голых дам, но даже дам с со дранной кожей, что все это ему не в диковинку, что он просит без це ремонии, а что если будут церемониться, он уйдет немедленно…

Тут его стали усаживать в кресло, и он одним духом хватил чай ный стакан водки, повторив, что самое лучшее, если каждый чувст вует себя без церемонии, что в этом и есть истинное счастье и насто ящий шик. И чтобы подать пример другим, хлопнул и второй стакан, отчего его глаз загорелся, как фонарь.

Поэту внезапный гость чрезвычайно понравился, поэт с ним чок нулся и приятно захмелел. Кровь быстрее пошла в его жилах, и страх отлетел. В комнате показалось и тепло и уютно, и он, нежно погладив рукой старенький вытертый плюш, вступил в беседу.

– Город горит, – сказал поэт Азазелло, пожимая плечами, – как же это так?

– А что ж такое! – отозвался Азазелло, как бы речь шла о какихто пустяках. – Почему бы ему и не гореть! Разве он несгораемый?

«Совершенно верно! – мысленно сказал поэт. – Как это просто в сущности!» – и тут же решил расспросить Азазелло прямо о том, кто его принимал вчера и откуда взялся паспорт и вообще, что все это значит.

Но лишь только он открыл рот, как Азазелло, подмигнув таинст венно сверкающим глазом, заговорил сам.

– Просят вас, – просипел он, косясь на окно, в которое уже вплы вала волна весенних сумерек, – с нами. Короче говоря, едем.

Поэт заморгал глазами, а Маргарита пододвинулась к шепчу щимся.

– Меня? – спросил шепотом поэт.

– Вас.

Маргарита Николаевна изменилась в лице и не сводила глаз с по эта. Губы ее дрогнули.

И тот этого не заметил. «Эге… предатель…» – мелькнуло у него в голове слово. Он уставился прямо в сверкающий глаз.

– Куда меня приглашают ехать? – сухо спросил поэт, видя, как от ливает зеленым глаз загадочного гостя.

– Местечко найдем, – шипел тот соблазнительно и дыша вод кой, – да и нечего, как ни верти, торчать тут в полуподвале. Чего тут высидишь?

«Предатель, предатель, предатель…» – окончательно удостове рился поэт и ответил:

– Нет, почему же… и в городе есть некоторая прелесть. Я не хочу искать новых мест, меня никуда не тянет.

Тут Азазелло всей своей рожей выразил, что не верит ни одному слову поэта.

И неожиданно вмешалась Маргарита.

–  Поезжай, – сказала она, – а я… – она подумала и сказала твер до: – А я останусь караулить твой подвал, если он, конечно, не сго рит. Я, – голос ее дрогнул, – буду читать про то, как над Ершалаимом бушевала гроза и как лежал на балконе прокуратор Понтийский Пи лат. Поезжай, поезжай! – твердила она грозно, но глаза ее выражали страдание.

Тут только поэт всмотрелся в ее лицо, и горькая нежность подсту пила к его горлу, как ком, слезы выступили на глазах.

– С ней, – глухо сказал он, – с ней. А иначе не поеду.

Самоуверенный Азазелло смутился, отчего еще больше начал ко сить. Но внезапно изменился, поднял бровь и руки растопырил…

– В чем дело! – засипел он. – Какой может быть вопрос? И чудес но. Именно с ней. Само собой.

Маргарита поднялась, села на колени к поэту и крепко обняла его за шею.

– Смотреть приятно, – сказал Азазелло и внезапно вынул из рас топыренного кармана темную бутылку в зеленой плесени.

– Вот вино! – воскликнул он и, тут же вооружившись штопором, от купорил бутылку.

Странный запах, от которого, как показалось Маргарите, закру жилась голова, распространился по комнате.

Азазелло наполнил три бокала вином, и потухающие угли в печке отбросили последний отблеск. Крайний бокал был наполнен как бы кровью, два других были черны.

– Без страха, за ваше здоровье! – провозгласил Азазелло, подни мая свой бокал, и окровавленные угли заиграли в нем.

– Пей, не бойся, летим, – зашептала Маргарита, прижимаясь к поэту.

Поэт, предчувствуя, что сейчас произойдет что-то очень важное и необыкновенное, глотнул вино и видел, что Маргарита сделала то же самое.

В то же мгновение радость прихлынула к сердцу поэта и предме ты пошли кругом. Он глубоко вздохнул и видел, что Маргарита роня ет бокал, бледнеет и падает… Жаркий отблеск прошел по ее голому животу. «А, отравил!» – успел подумать поэт. Он хотел крикнуть… «Отравитель!», но голосом овладеть не мог. Тут он увидел перед ли цом своим пол. Потом все кончилось. Отравитель горящими глаза ми смотрел, как падали любовники. Когда они затихли у его ног на ковре, он оживился, подскочил к форточке и свистнул. Тотчас ему отозвался свист в садике. Азазелло наклонился к поэту, поднял его в кресло. Белый как бумага, поэт безжизненно свесил голову. Азазел ло поднял и полуголую Маргариту в кресло, осколки бокалов от швырнул носком сапога в угол. Из шкафчика вынул цельные бокалы, наполнил их вином, разжал челюсти поэта, влил глоток, так же по ступил и с Маргаритой. Не прошло и нескольких секунд, как поэт от крыл веки, глянул.

–  Отравитель…- слабо произнес он.

– Что вы! – вскричал гнусаво кривоглазый. – Подобное лечится подобным. Встряхнитесь, нам пора. Вот оживает и ваша подруга.

Поэт увидел, что Маргарита вскочила, полная жизни. Измени лось лишь ее лицо в цвете и стало бледным.

– Пора! Пора! – произнес Азазелло.

– Пора! – повторила возбужденная Маргарита. Она одним взма хом сорвала с себя халат и взвизгнула от восторга. Азазелло вынул из кармана баночку и подал. Тотчас под руками Маргариты ее тело блеснуло жиром.

– Скорее, – сказал Азазелло поэту.

Тот поднялся легко. Такая радость, как та, что наполняла его тело, еще им не была испытана никогда. Тело его не несло в се бе никакой боли, и, кроме того, все показалось сладостным по эту. И жар углей в старой печке, и красное старенькое бюро, и голая Маргарита, которая скалила зубы и натирала шею остат ками мази.

Поэт хотел перед отъездом пересмотреть свои рукописи, но Аза зелло сослался на то, что поздно, и неопределенно намекнул на то, что за рукописями можно будет заглянуть как-нибудь впоследст вии…

– Вы правы! – вскричал поэт, чувствуя прилив бодрости и вдох новения.

В ту же минуту он выхватил из стола толстую пачку исписанных листов и швырнул ее в печь.

– Один листок не отдам! – закричала Маргарита и выхватила из пачки листок. Она скомкала его в кулаке.

Жаром пахнуло в лицо, и вся комната ожила. Коварный Азазелло кочергой выбросил пылающую бумагу прямо на скатерть, и дым по валил от нее.

Через несколько мгновений компания, хлопнув дверями, покину ла полуподвал. Темнело во дворике.

Взвились со дворика. Первой взлетела на дворницкой метле Марга рита. За нею поднялся Азазелло. Он распахнул плащ, и на его поле, держась рукой за кованый пояс, поднялся поэт. Смертельно бледное лицо в начинающихся сумерках показалось картонным. Дымный ве терок ударил в лицо, волосы разметал.

Маргарита шла скачками чуть повыше старинных фонарей, а у поэта захватило дух от наслаждения при первом же движении в воздухе.

Азазелло, неся на плаще поэта, догнал Маргариту и властно указал на запад, но поэт в этот момент потянул его за пояс и тихо попросил:

– Я хочу попрощаться с городом.

Азазелло кивнул головой, и летящие повернули вдоль по Пречис тенке к центру.

Лёт был так мягок, так нечувствителен, что временами казалось поэту, будто не он плывет по воздуху над городом, а город со страш ным гвалтом бежит под ним, показывая ему картины, от которых его волосы вздувались и холодели у корней.

Первый пожар подплыл под ноги поэту на Волхонке. Там пылал трехэтажный дом напротив музея. Люди, находящиеся в состоянии отчаяния, бегали по мостовой, на которой валялись в полном беспо рядке разбитая мебель, искрошенные цветочные вазоны. Трамваи далее стояли вереницей. С первого взгляда было понятно, что случи лось. Передний трамвай наскочил у стрелки на что-то, сошел с рельс, закупорил артерию.

Но поэт не успел присмотреться, как под самыми ногами у него шарахнуло, и он видел, как оглушительно кричавший человек у стен ки Манежа упал на асфальт и тотчас же красная лужа образовалась у его лица.

Поэт дрогнул, прижался к ногам Азазелло и плащом закрыл лицо на секунду, чтобы не видеть. Когда он отбросил