В декабре Ира пришла с работы необычно возбужденной, с сияющими от счастья глазами.

— Боря, я беременна.

— Как, уже? — испуганно удивился Борис. — Так скоро?

Свет в глазах потух. Впервые она не знала, что сказать. Впервые не знал, как себя вести и он. Слов не нашлось и ночью.

Утром ушли на работу, старательно делая вид, что ничего не случилось, и целый день оба не могли думать больше ни о чем. Только о внезапно возникшей стеночке, грозящей вырасти в настоящую стену. Первая не вытерпела Ира.

— Боря, ты ничего не хочешь мне сказать?

— Я… я не знаю, Ира. Хочу, но не знаю, что.

Стеночка начала твердеть.

— Что значит — не знаю? — чувствуя, как уплывает почва из-под ног, спросила Ира. — Ты не рад? Боря, ты меня больше не любишь?

— Ира, да ты что? Конечно, люблю! При чем тут это? — Борис взял ее за напряженные плечи, попытался собрать разбегающиеся мысли. — Просто неожиданно. Разве… разве нам плохо было?

Ира отстранилась, синие глаза стали, как лед.

— Ах, вот оно что! У ребенка отняли игрушку? Любимую… игрушку. Он думал, что будет играть вечно, что игрушка создана только для него. И теперь ребенок в панике!

— Ира, зачем ты? Разве мы не вместе так думали? Ты — только для меня, а я — только для тебя. Разве не так?

Ира молчала, глядя на него непонимающим взглядом.

— Разве не так? — повторил Борис.

Ира молчала. Стеночка на глазах утолщалась, превращалась в стену, и Борис не выдержал, бросился на нее всем телом. Схватил Ирину за окаменевшие, ставшие чужими плечи, прижал к себе.

— Ира, ну прости, прости! Я не хотел тебя обидеть!

Поцеловал в шею, в то место, где отчаянно, на пределе, пульсировала жилка.

— Ирочка, я люблю тебя! Я люблю тебя лучше всех на свете!

Плечи стали мягче. Ира положила руку ему на затылок, неуверенно погладила.

— Но для меня это правда слишком неожиданно…

Ира снова напряглась, и он заторопился, целуя ее в глаза, в щеки, в губы.

— Ты подожди, подожди немного! Я привыкну, я обязательно привыкну,… наверное, — и, не зная что еще сказать, добавил: — Знаешь это почему? Знаешь? Потому что я слишком тебя люблю!

Ира улыбнулась, фыркнула и прижалась к нему всем телом.

— Какой же ты дурак, Борька!

Стена поддалась, растаяла. Но не исчезла.

— Боря, — снова и снова спрашивала Ира, — неужели ты не хочешь сына?

Борис снова прислушивался к себе, перемен не замечал и честно отвечал:

— Не знаю…. Я тебя хочу!

— Но почему? Ведь все мужчины мечтают о сыне?

— Откуда ты знаешь?

— Ну как же? — недоумевала Ирина. — В кино показывают, в книжках.…

— В кино? — хмыкал Борис. — Там еще, если не мечтает, то непременно гад и подлец. И уж точно не любит. Так?

— Я этого не говорила! Но подожди, я ж сама сколько раз видела — радуются. Радуются, хвастают, даже напиваются!

— О! Это, конечно, аргумент!

— Не придирайся! Ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю, — становился серьезным Борис. — Я тоже это видел. И видел, как потом те же самые люди старательно бегают от алиментов.

— А ты не будешь?

— От алиментов бегать? Или напиваться? Только с тобой.

— А дочку любить? — улыбалась Ира.

— Ну вот, теперь уже дочку, — удивлялся Борис и с обезоруживающей честностью добавлял: — Постараюсь. Хотя даже представить себе не могу, как это — любить кого-нибудь кроме тебя.

Ира смотрела на него слепыми как у всех влюбленных глазами и очередной раз не знала, что делать — смеяться или плакать.

В конце января снег исчез, на базаре появилась черемша. В подъездах, автобусах и магазинах запахло так как, будто в городе разом прохудились все газовые трубы. Приближалась весна.

В двухкомнатной квартире на Минутке тоже пахло черемшой. Ира ела ее только в выходные и раз десять чистила потом зубы. Борис не мог удержаться и среди недели, уверяя, что запах долго не держится. Ирина принюхивалась, как кошка, и морщила нос — приходилось снова браться за щетку. Тончайшая стеночка то исчезала полностью, то вновь начинала маячить, когда Ира снова и снова пыталась разобраться. И зачем ей это было нужно?

— Боря, разве ты не любишь детей?

— Люблю, — ответил Борис и честно добавил: — Но тебя больше!

— Больше, меньше.… Это неправильно! Любовь или есть, или ее нет.

— Откуда ты знаешь? Я и суп харчо люблю.

— Не паясничай! Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Это же так естественно: двое любят друг друга, живут вместе, она рожает ему детей, и они любят дуг друга все. Закон природы.

— А себе?

— Что — себе? — не поняла Ира.

— Ты сказала: «Рожает ему детей». Вот я и спрашиваю: «Почему ему?» Себе, выходит, не рожает, только ему?

— Боря, не будь таким занудой! Это же просто оборот речи.

— Дурацкий оборот! — отрезал Борис. — «Она родила ему сына!» Что за чушь — почему только ему? А себе что — шиш с маслом? А еще лучше: «Подарила!» Она подарила ему ребенка, но после развода подарок пришлось отнять!

Ира устало пожала плечами.

— Хорошо, хорошо, согласна! Неудачный оборот.

— И главное — никто этого не слышит. Говорят ерунду и не слышат.

— Кроме тебя. Боря, опять у тебя все дураки.

— Неправда! — обиделся Борис.

Встал с дивана, подошел к окну, открыл посильнее форточку, вдохнул свежего воздуха. Опомнился: «Тебе не дует?» Ира отрицательно покачала головой. Борис все-таки немного прикрыл форточку, снова сел на диван, смущенно улыбнулся.

— Ну да, ты права — так получается. Но ведь правда дурацкая фраза! А насчет закона природы.… Не знаю, может и так. Хотя, мне кажется, человек слишком сложен для таких объяснений. Слушай, а ведь тогда выходит, что я тебя не по закону люблю! За это не сажают?

— Господи! — вздохнула Ира. — Вечно у тебя все не так! Нет, ты ненормальный.

— Ага! — легко согласился Борис. — Но тогда и ты ненормальная. Раз с таким живешь.

Ира покрутила пальцем у виска, затем выставила вперед руку с двумя оттопыренными пальцами, засмеялась.

— С кем поведешься! Ты есть сегодня еще будешь, ненормальный?

В феврале потеплело, с небес то и дело сыпал мокрый снег. Под утро еще подмораживало, днем улицы покрывались грязной кашей, было сыро и неуютно. Начали ломать филармонию и магазин «Ландыш». Утром и вечером над Минуткой кружили, заслоняя небо, громадные стаи грачей. Орали, хлопали крыльями, будто совещались — пора ли уже возвращаться в Россию или еще задержаться здесь, где так тепло и полно еды.

Ира становилась все более нервной: она то безудержно ласкала Бориса, словно спеша насытиться,