бланками. Подвинул стоящую на самом краю кружку с недопитым чаем. Когда-то в этом кабинете сидело пять и даже шесть человек, все женщины. О тех временах напоминали пустые столы и плакаты на стенах — Ван Дамм и Александр Серов. Ван Дамм еще блестел лакированными бицепсами, а Серов потускнел, потрескался и постоянно норовил отклеиться от стены.

Стол жены стоял у двери, напротив окна. Он всегда здесь стоял — и пять, и десять лет назад. Отсюда хорошо было глядеть в окно — на старый мост, на фонтан. А если пригнуться к самой столешнице, то в окне появлялась гостиница «Чайка». Целиком — с бегущей строкой на крыше. Когда-то под конец рабочего дня Ира вот так почти прижималась к столу и зачарованно наблюдала за бегущими буквами.

Давно уже не работает реклама, давно не бегут веселые буквы, да и сама гостиница больше похожа на обшарпанное общежитие. Собственно она давно и была уже общежитием: несколько лет назад туда поселили чеченских беженцев из Казахстана. После этого от гостиницы «Чайка» осталось только название.

Борис оторвался от воспоминаний, опустил взгляд на стол. Среди многочисленных отчетов и справок пылилось недописанное письмо. Ирина бралась за него уже много раз и столько же раз бросала. Чеченская республика Ичкерия закупила у Эстонии большую партию ткани. Закупить закупили, в вот оплатить как-то забыли, что ли. Педантичные, законопослушные эстонцы уже больше года методично слали и слали письма с напоминаниями. Письма по бюрократической лестнице спускались к Ирине и оседали в отдельной папке. Что отвечать, она не знала, на ее вопросы все пожимали плечами — платить доверчивым эстонцам никто не собирался.

— Слушай, ты не знаешь надолго они там? — Борис оторвался то заваленного бумагами стола.

— Не-а, — лениво ответил Султан. — Я пришел, уже никого не было.

А совещание между тем только началось. Сначала, как водится, ждали министра, потом долго рассаживались в огромном кабинете, таская недостающие стулья. Собралось человек сто — не меньше. Почти все сотрудники нового, объединенного министерства. Долгие годы министерств было два, друг от друга совершенно независимых. В новой независимой республике их переименовали в управления и объединили в одно Министерство. Так с тех пор и работали — формально вместе, фактически, как и раньше, раздельно, при случае стараясь любой спорный вопрос перекинуть коллегами. «Коллег» зачастую знали только в лицо.

Вот и сейчас даже расселись раздельно — впереди «хозяева», сзади, у стены — «гости».

Министр начал без предисловий:

— Политическую обстановку напоминать не буду. Сами знаете. Скажу только, что положение очень серьезное. Очень! Россия всерьез собралась «навести у нас порядок». Знаем, какой они порядок могут навести! Рязанский!

В зале зашумели.

— Да — Рязанский! — повысил голос министр. — Что они еще могут! У себя бы сначала порядок навели! Нет, они к нам лезут. Лезут и лезут! Поэтому!.. Поэтому мы не можем сейчас оставаться в стороне. В воскресенье все выходим к центральному входу СовМина. С плакатами! «Нет войне! Остановите Россию!» Сами придумаете! Завтра, после обеда. Будут иностранные журналисты, телевидение — пусть весь мир видит. Все понятно? Понятно, я спрашиваю? Особенно это касается русских — вы должны быть первыми! Первыми — понятно? Не надейтесь отсидеться! Ждете, да? Не дождетесь! В случае чего — вы первые заложниками будете.

В зале зашептали, задвигались. К Ирине стали оборачиваться с сочувствующими взглядами. Пожилой чеченец из соседнего отдела демонстративно закатил глаза, кто-то извинительно улыбнулся. Русских в зале было немного, человек двадцать, но почему-то оборачивались именно к Ирине, даже не очень знакомые. Или ей так казалось? Она сидела с каменным лицом, в голове крутилась только одна мысль: «Не заплакать! Не заплакать!»

Расходились медленно, в тягостном молчании. Разрядить обстановку попробовал Аслан, шофер замминистра.

— Берегите русских — их осталось так мало, — весело сказал он и ободряюще улыбнулся.

— А чего беречь собак? — громко раздалось сзади.

Молодая, красивая и почти незнакомая чеченка сказала это ни к кому не обращаясь, громко и с презрительной ухмылкой. Постояла, огляделась и ушла, цокая в тишине каблуками.

Аслан проводил ее взглядом, повернулся и скорчил недоуменную мину.

«Только не заплакать! Не заплакать!»

Кто-то коснулся руки… Мадина. Что-то говорит, успокаивает.

«Только бы не заплакать! Нельзя!»

— Ирина Николаевна, Ольга, пойдем к себе.

«Кто это? Алхазур.… Только бы не заплакать!»

— А вот и они! — сказал Султан. — Здрасти! Оленька, красавица, расскажешь, как тебе летчик каблук отстрелил? А то все уже.… Что это с вами?

В кабинете сразу стало тесно, но Борис видел только жену: неподвижное лицо, сжатые губы и отрешенный взгляд совершенно серых сейчас глаз. Кто-то что-то говорил — Борис не слышал. Обнять бы сейчас, прижать. Нельзя.

Опять открылась дверь, вошел Алхазур — заместитель начальника Управления. Плотно прикрыл дверь, огляделся, кивнул вставшему Султану.

— Вот что, — голос спокойный, тихий. — Ирина Николаевна, Ольга, идите-ка домой. А в воскресенье.… Там ясно будет. Забирай, Борис, жену.

Вечером за чаем, Борис спросил:

— Ну и что завтра думаете делать?

Ирина уже давно успокоилась, и глаза стали обычные — серо-голубые, как и много лет назад.

— А че делать? — тут же влез Славик. — Мам, да понапишите вы плакатов, подумаешь! Хочешь, я тебе напишу? У тебя на работе же есть фломастеры? Зато по телику покажут!

Ирина взъерошила сыну волосы, улыбнулась. Славик сразу стал придумывать, что же такого надо написать, чтоб было лучше, чем у всех, чтоб показали по всем телеканалам. Чтоб маму похвалили. И чтоб не было никакой войны.

— Не знаю, Боря.… Наверное, придется что-нибудь написать. В воскресенье….

А в воскресенье началась война.