показалась восхитительной. Помолчали.

— Да, вот времена настали! Борь, если бы в институте кто сказал, что так будет, не поверили бы…

— Али, денег дашь? Отпускных и зарплату.

Директор поскучнел.

— В кассе был?

— Чего я там не видел? — обиделся Борис. — Закрытого окна с объявлением?

— Окна, окна… — скривился директор. — Сколько там народу, видел? И не уходят. Ждут. Чего ждут? …

— Али! Мне деньги нужны. Может, последний раз. Понимаешь?

— Да понимаю я! Трудовую взял? Я так и думал — уезжаешь. А нам куда уезжать?

— Али, кончай, а.… Дашь денег?

Алихан выпустил кольцо дыма, затушил сигарету, взялся за телефон.

— Карина? Слушай внимательно: сейчас посмотришь, сколько мы должны Туманову, зарплата там, отпускные. Короче, все. Придешь ко мне, я завизирую. Потом пойдешь в кассу, я предупрежу. И принесешь деньги сюда, ко мне — чтоб не один человек не увидел. Ясно? Что? Сама распишешься!

— Али, спасибо! — Борис протянул руку. — Правда, спасибо тебе огромное!

— Да иди ты! — Али откинулся на спинку кресла. — А помнишь, как мы на винограде гуся ловили.… Эх! Ладно,… через полчаса я в город еду, подвезу.

Народу на бесконечном митинге у Совета Министров сегодня было на удивление мало. Митинг длился уже несколько лет, то затихая почти совсем, то разгораясь вновь. Это был своего рода политический барометр. Бывало, он собирал дикое количество народа, десятки тысяч, если не все сто. И услышать тут можно было тоже дикие вещи. Революция бурлила, выплескивая, как и положено на поверхность всю пену и грязь.

Здесь талантливые ораторы доводили собравшихся до исступления, превращая их в толпу. И становилось легко. Легко и просто: вот она — Цель, такая простая и понятная. До нее осталось совсем немного, один шаг, и тогда наступит Золотое Время. Как же они сами этого не понимали?! И толпа аплодировала, сбивая в кровь ладони, толпа кричала единой глоткой, стреляла вверх, не в силах сдержать эмоций.

Здесь клеймили Москву, Россию и русских, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых кознях. Здесь обличали предателей, объясняли, почему до сих пор так плохо живут. Здесь обещали золотые горы, нефтяные реки и хлебные берега. Наводнившие город жители сел слушали, затаив дыхание, и многие уже видели себя в роли нефтяных шейхов, разъезжающих на шикарных лимузинах с чемоданами долларов на сиденьях. Надо только еще немного потерпеть, еще поддержать, разобраться с врагами и предателями. Еще немного! Только не сомневаться!

И не сомневались!

Здесь растерзали пойманного сотрудника ФСК. Здесь висел одно время знаменитый плакат «Русские не уезжайте — нам нужны рабы». Плакат провисел не так уж и долго, но кадры успели попасть на центральное телевидение. Крутили их с удовольствием.

Здесь записывались в ополчение. Здесь раздавали оружие. Здесь здравый смысл уступал место революционному дурману. Здесь гневались, радовались, спорили, танцевали. Здесь молились.

Здесь жили.

Как только ситуация в республике и вокруг хоть немного успокаивалась площадь, быстро пустела. Но проходил день, неделя, месяц — в Москве или Грозном что-нибудь обязательно происходило — или говорилось — и митинг вновь собирал толпы людей. А когда долго ничего не происходило и не говорилось, тогда хватало и слуха — многочисленные видимые и невидимые кукловоды не давали затухать пожару.

Поначалу проходить мимо было страшно, потом просто страшновато — потом Борис привык.

Сейчас только возле центрального входа в СовМин, давно превращенного в трибуну, толпилась кучка людей. Да еще несколько человек в форме грелись, сидя на поставленных вокруг вечного огня скамейках.

Завернув за угол, Борис неожиданно столкнулся с крепким парнем в военной форме и на секунду растерялся, даже испугался: только этого ему сейчас не хватало. Парень вдруг шагнул в сторону, уступая место, извинился и выжидательно уставился на Бориса. Это было уже совсем странно. Борис быстро, но ненавязчиво оглядел незнакомца: широкоскулое славянское лицо, русые волосы, странного покроя форма. На рукаве повязка с трезубцем и надписью «УНА УНСО». Оружия нет.

— Ничего, — буркнул Борис, успел заметить облегченный взгляд и пошел дальше.

Все было ясно — украинец принял Бориса за чеченца. Это как раз неудивительно: за чеченца его принимали частенько. Но вот, что в Грозном уже появились украинские националисты.… До этого Борис замечал только добровольцев из «Конфедерации горских народов», да и то немного. Хохлы — это что-то новенькое. И не сказать, что приятное.

Вывеска на министерстве давно новая, с волком. Дверь новомодная — металлическая, со стеклом. Раньше двери здесь были деревянные, резные, огромные, с бронзовыми ручками. Открывались тяжело, как бы показывая, что постороннему здесь делать нечего. Сразу даже без вывески было видно, что учреждение здесь солидное.

По замусоренному, давно не метеному асфальту ветер гнал обрывки бумаг, газеты и окурки. Еще лет пять назад такое и представить было невозможно.

Людей не было.

Не то, что четыре года назад, поздней осенью 91-го. Тогда тут было столпотворение. Кучи народу, журналисты, машины. Под окнами вдоль стены сверкала батарея бутылок с зажигательной смесью: революция готовилась к защите. Тут же рядом какие-то молодые парни готовили новые — в воздухе пахло бензином. Борис прекрасно помнил, как совсем молодой чеченец, почти пацан, убеждал остальных, что он знает, как приготовить нечто необыкновенное.

— Точно говорю! — горячился пацан, держа в руках бутылку из-под шампанского. — Смотри. Наливаешь бензин, вставляешь пробку, закручиваешь проволокой. В пробку вставляешь ниппель и качаешь насосом воздух. Знаешь, что будет? Объемный взрыв! Танк подорвет! Дела дуьхьа![4]

Парни смеялись и предлагали ему попробовать разбить такую бутылку о стену. А если не получится — то об голову.

Кажется, будто вчера это было.

В холле молодой охранник сосредоточенно разгадывал кроссворд, автомат как обычно, лежал на столе.

— Привет! — поздоровался Борис.

— Салам! — чуть приподнялся над стулом парень. — Слушай, «тягловое животное из двух букв» — кто это? Первая буква «я».

— Як, — сказал Борис и попытался пройти.

— Стой! Подходит, — удивился охранник. Борис вздохнул: кроссворд был почти полностью неразгадан. — Слышь, покарауль секунду — мне в сортир надо. Все равно твоя жена на совещание ушла.

Борис сел, снял автомат и спрятал его под стол. Собственно в этом и заключалась просьба «покараулить» — не министерство, а автомат. С автоматом охранник ходить в туалет почему-то не желал. Борис покосился на автомат: на предохранителе — и приготовился ждать. «Секунда» обычно растягивалась минут на десять. Ничего, можно успеть кое-что отгадать.

— Слушай, — спросил Борис появившегося через десять минут, хоть часы проверяй, охранника, — А куда ты автомат деваешь, когда приспичит, а меня нет?

— В комнату заношу. Баркал.[5]

В кабинете сидел один Султан, молчаливый мужчина в дорогом костюме. Борис видел его всего в третий или четвертый раз, хотя заходил сюда довольно часто. Где тот бывал целыми неделями и чем занимался, точно не знала даже Ирина, хоть и числилась начальником отдела. Зато все прекрасно знали, чей он родственник. Борис сел за стол жены, привычно заваленный бумагами, бумажками, папками,