Вы в нем и находитесь,— ответил боец в тело­грейке.

Где дома-то?

Разве не знаете, куда деваются дома, когда по ним война прошагает? Лучше табачком угостили бы.

Шилов достал открытую пачку «Беломора».

Чудно, папиросы курите, словно генерал, а идете пешком, с котомкой за плечами,— улыбнулся боец.

Валентин не стал объяснять, что в Москве, выкроив минутку, заглянул к родителям, и отец из старых запа­сов дал ему пять пачек папирос.

В селе воентехник увидел уцелевшие церковь да не­сколько изб. Его внимание привлекли какие-то снежные холмики, явно не природой созданные. В некоторых из них, как кошачьи глаза в темноте, светились огоньки. Шилов подошел к ближайшему холмику. Это была ма­ленькая землянка. Воентехник постучал в низкую дверь, сбитую из трех-четырех старых горбылей. Женский го­лос ответил:

Войдите.

Шилов, низко склонившись, вошел и, поздоровавшись, осмотрелся. Посередине землянки топилась круглая же­лезная печка, в углу тускло светила керосиновая лампа без стекла. Стоять можно только согнувшись. Справа и слева неширокие нары, покрытые домашним тряпьем. На одних из них под одеялом лежит мальчик. Прими­тивный столик и на нем кое-что из кухонной утвари. На земляном полу, у порога — кусок самотканого ков­рика.

В темноте трудно определить возраст женщины. Го­лос у нее тихий, печальный, но твердый. Мальчик очень худой. Даже при убогом ламповом освещении видно, какое у него землисто-бледное лицо. Сначала посмотрел на Шилова с подозрением, потом с любопытством. Слез с нар, приблизился к вошедшему и погладил звездочку на его шапке-ушанке.

Мам, этот дядя наш, а не фашист,— с радостью оповестил он.

Как тебя звать, малыш? — поинтересовался Шилов.

Иваном.

Стало быть, Ванюша?

Нет, Иван Иванович, а не Ванюша. Я уже большой.

—        Да, да, конечно,— улыбнулся Шилов.

Дяденька, а вы куда — на передовую?

На передовую, Иван Иванович.

Ну, добро,— совсем как взрослый промолвил маль­чик,— гоните подальше фашистов, не надо, чтобы они снова вернулись.

Не беспокойся, Иван Иванович, больше не вер­нутся,— заверил Шилов. И спросил: —  Сколько тебе лет?

В мае будет пять,— ответила за сына мать.— Если, конечно, доживем...

Если доживем... Теперь доживут! Вырастет этот ма­ленький советский гражданин, станет настоящим рус­ским Иваном-богатырем. Он уже знает, что такое вой­на, Он услышал орудийный грохот, двоими глазами ви­дел, как иноземные пришельцы грабили село, мучили жителей. Он видел, как жаркими кострами горели до­ма, в том числе и тот, где он родился, как сражались

и погибали в неравном бою красноармейцы. Он видел, как плакала мать. Он этого никогда не забудет...

На ближнем краю стола лежал треугольник. Шилов наклонился, прочел адрес: Рамушево, Ивановой Марии Ивановне. И обратный: полевая почта... Иванову.

От мужа?

Да, еще прошлогоднее. До прихода немцев полу­чила. Теперь — ни слуху, ни духу. Только и радости, что перечитываем...

Вскипел чайник. Мария Ивановна заварила кипяток какой-то душистой травой. Подала на стол лепешки из смеси жмыха, картофеля и еще чего-то.

Не знаю, как вас звать...

Меня звать Валентином,— сказал Шилов и стал выкладывать из вещевого мешка весь свой запас: сало, сухари, сахар, тушенку.

Что вы, что вы! — запротестовала хозяйка.— Вам же воевать, оставьте себе.

—       Обо мне не беспокойтесь, на фронте голодать не придется, так что... чем могу... А вот вашу лепешку по­пробую.

Попробовал и подумал: «Еда не для ребенка...»

Иван Иванович, клади побольше сахару в ста­кан! — сказал Шилов.

Нет, нет...

Он пил чай маленькими глотками, осторожно ка­саясь зубами твердого сладкого кусочка. Допил и остав­шийся сахар положил в блюдце, заменявшее сахар­ницу.

Валентин лег спать на пол не раздеваясь. Мария Ивановна долго уговаривала его лечь на нары.

На земле-то еще до конца войны наспитесь,— го­ворила она.— А я вот тут, рядышком с сыном.