— А первого твоего ребеночка, если это будет мальчик, мы назовем Роке, как дедушку, — Роке Агуадо Моисес. Какое счастье! Ах, если бы об этом знал твой отец! Какая радость!
Хулита уже перешла рубеж, она уже на другом берегу, она уже говорит о самой себе, как о ком-то постороннем, для нее уже ничто не имеет значения, кроме спокойствия матери.
— А если девочка, я назову ее твоим именем, мама. Виситасьон Агуадо Моисее — тоже звучит очень приятно.
— Спасибо, дочка, большое спасибо, ты меня прямо растрогала. Но давай будем просить Бога, чтобы был мальчик, в семье всегда так нужен мужчина.
У девушки снова задрожали ноги.
— Да, мама, очень нужен.
Сложа руки на животе, мать продолжает:
— Ты смотри, может быть, Бог ниспошлет ему призвание!
— Может быть!
Донья Виси возводит очи горе. На беленом потолке комнаты пятна сырости.
— Мечта всей моей жизни — сын-священнослужитель!
В эти минуты донья Виси счастливейшая женщина в Мадриде. Она обнимает дочь за талию — почти так же, как это делает Вентура в номерах доньи Селии, — и тихонько раскачивает ее, как малого ребенка.
— Ну, если не сын, так внучек, душечка ты моя, так внучек!
Обе женщины смеются, обнимаясь и милуясь.
— Ах, как мне теперь хочется жить!
Хулита спешит представить все в наилучшем свете:
— Да, мама, в жизни есть столько радостей!
Хулита понижает голос, теперь он звучит бархатисто-переливчато:
— Я думаю, что знакомство с Вентурой (в ушах у девушки раздается легкий звон) было для меня большой удачей.
Мать находит уместным проявить благоразумие:
— Посмотрим, дочка, посмотрим. Дай-то Бог! Будем надеяться! Да почему бы и нет! Вырастет у меня внучек-священник, его добродетель будет всем нам примером. Знаменитый церковный проповедник! Гляди, сейчас мы с тобой пошучиваем, а в один прекрасный день появятся афиши — там-то состоятся духовные бдения под руководством преподобного отца Роке Агуадо Моисеса! Я буду уже старушкой, доченька моя, но сердце у меня преисполнится гордости.
— И у меня, мамочка.
Мартин вскоре успокаивается, он очень горд собою.
— Хороший урок! Ха-ха!
Мартин ускоряет шаг, он почти бежит, временами даже подпрыгивает.
— Посмотрим, что теперь скажет этот боров! Боров — это донья Роса.
Дойдя до площади Сан-Бернардо, Мартин вспоминает о подарке для Нати.
— Наверно, Ромуло еще у себя в лавке. Ромуло — букинист, в лавчонке которого иногда бывают интересные гравюры.
Мартин направляется к берлоге Ромуло — для этого ему надо после университета свернуть направо.
На дверях висит записочка: «Закрыто. Поручения оставляйте у консьержки». Но свет внутри горит. Ромуло, видно, приводит в порядок картотеку или подбирает книги по заказу.
Мартин стучит костяшками пальцев по двери, ведущей во внутренний дворик.
— Эй, Ромуло!
— Эге, это ты, Мартин? Вот обрадовал! Мартин достает сигареты, оба курят, сидя у жаровни, которую Ромуло вытащил из-под стола.
— Яписал письмо сестре, той, что в Хаэне. Я теперь здесь и живу, выхожу только пообедать, а иногда, бывает, нет охоты, так целый день никуда не вылезаю — принесут мне чашку кофе из кафе напротив, и ладно.
Мартин перебирает книги, лежащие на плетеном кресле с изломанной спинкой, сидеть на нем уже нельзя, можно только книги складывать.
— Ничего нового?
— Да, маловато. Вот Романонес, «История одной жизни», довольно интересная, ее теперь трудно найти.
— Да.
Мартин складывает книги на пол.
— Послушай, мне нужна приличная гравюра.
— Сколько ты можешь потратить?
— Четыре-пять дуро.
— За пять дуро могу тебе предложить очень изящную вещицу, небольшую правда, зато оригинал. К тому же она в рамке, все как следует, так я ее и купил. Если для подарка, лучше не придумаешь.
— Да, я хочу сделать подарок одной девушке.
— Девушке? Ну, коль она не из урсулинок и не ханжа, подойдет. Давай только докурим спокойно, никто нас не подгоняет.
— А что за гравюра?
— Сейчас увидишь. Венера, а внизу еще несколько фигурок. Подпись в стихах не то на итальянском, не то на провансальском, сам не знаю.
Ромуло кладет сигарету на стол и включает свет в коридорчике. Вскоре он возвращается с гравюрой, обтирая с рамки пыль рукавом халата.
— Вот, смотри.
Гравюра хороша, она цветная.
— Краски старинные.
— Да, похожи.
— Уверяю тебя, можешь не сомневаться.
На гравюре изображена златокудрая Венера, совершенно нагая, в венке из цветов. Раззолоченная овальная виньетка обрамляет ее фигуру в полный рост. Длинные, до колен, волосы откинуты назад. На животе роза ветров, где очень символично. В правой руке она держит цветок, в левой — книгу. Тело Венеры красиво выделяется на фоне синего неба, усеянного звездами. В том же овале, но пониже, два небольших круга — в том, что под книгой, изображен Телец, в том, что под цветком, — Весы. В самом низу гравюры луг, окаймленный деревьями. На лугу два музыканта — один играет на лютне, другой на арфе, и три парочки — две сидят, третья, прохаживаясь, беседует. В верхних углах два толстощеких ангела — это символы ветров. Подпись состоит из четырех стихов на непонятном языке.
— Что тут написано?
— Перевод на обороте, мне его сделал Родригес Энтрена, преподаватель в институте Кардинала Сиснероса.
На обороте карандашом написано: «Венера, пылающая жаром, воспламеняет благородные сердца, в которых звучит песня. В плясках и на веселых празднествах любви она наполняет их сладостным безумием».
— Нравится?
— Да, мне такие штуки очень нравятся. Главная прелесть таких стихов — их туманность, правда?
— Да, я тоже так думаю.
Мартин снова достает пачку сигарет.
— Разбогател ты на сигареты!
— Это сегодня так. Бывают дни, когда ни крошки табаку нет, хожу подбираю окурки моего зятя. Да ты сам знаешь.
Ромуло не отвечает. Он благоразумно помалкивает, зная, что зять — это тема, которая выводит Мартина из равновесия.
— За сколько отдашь?
