Старик опустил топор и с минуту сердито смотрел на сына.

— Время сейчас какое? Мы с тобой как бы на военной службе находимся!.. Вдруг караван на карчу налетит и авария случится? А караван в Горьком ждут, он нефть туда везет. Что ты на это скажешь?

Константин втянул шею в худые плечи и больше уж ничего не говорил. Дмитрий Потапыч изо всей силы принялся стучать топором.

А Константин сидел и думал, где ему достать железо для голландки. Он так был занят постройкой дома, что ему даже некогда было проводить на пристань брата.

— Посиди, куда торопишься, — сказал тогда за обедом Павел, подавая Константину стакан водки.

— Плотники меня ждут. Гвоздей надо им отнести, — ответил тот и, опорожнив стакан, торопливо пожевал кусок вяленой рыбы и вылез из-за стола.

— Давай простимся, брательник, — сказал Константин.

Павел подошел к нему, и они поцеловались.

У Константина вдруг стало больно и тоскливо на душе. Он посмотрел на Павла, и ему захотелось крепко прижать его к своей груди. Он поднял руки, но смутился и, не сказав больше ни слова, вышел в сени.

Константин оброс сивой бородой, редко ходил в баню и все сердился на плотников, что они тянут с постройкой. Вначале у него работали три плотника: старик Петров и бывший псаломщик Маркелыч с сыном Сергеем. В июле Сергей ушел воевать, и остались одни старики. Маркелыч начал выпивать, дело пошло хуже. У сруба не было еще потолка и крыши. Не хватало леса на косяки, двери и перегородки.

Но дом получался хороший, ладный, и Константину доставляло большое. удовольствие ходить вокруг сруба, похлопывать ладонью по гладким пахучим сосновым бревнам с янтарными капельками теплой смолы.

Дмитрий Потапыч не раз советовал сыну заколотить на время сруб. «Пока нет Павла, — говорил он, — всем хватило бы места и в одном доме». Но Константин не слушался. Он хотел жить в своем доме.

Маша и Катерина с ребятами обедали, когда Константин грузным, тяжелым шагом вошел в избу и, ни на кого не взглянув, стал неторопливо снимать брезентовую куртку.

— Вот и отец к обеду явился, — сказала Катерина и, поспешно вскочив с табуретки, легкой походкой прошла в чулан за тарелкой.

Константин повернулся лицом к окну, посмотрел на руки — большие, темные от загара и въевшейся в поры грязи, отколупнул с ладони рыбную чешуйку, сверкнувшую жемчужной матовостью, и сел за стол.

— А мы тебя еще вчера ждали, — говорила Катерина, ставя перед мужем тарелку с вкусно пахнущим супом. — Я уж хотела Егора на бакен посылать. Что, думаю, там у них?.. Смотри, не обожгись, суп горячий.

— Батюшка все выдумывает, — нехотя и ворчливо сказал Константин и подул на ложку. — Ему даже во сне карчи покою не дают. Замучил совсем работой. А нынче старшина явился с новой выдумкой.

Он опустил ложку и с раздражением хлопнул ладонью по краю стола.

— Просто покою нет! На соседнем участке баба работает. Муж ее воевать ушел. Так баба эта собирается рыбы наловить пятнадцать пудов и безо всякой платы сдать ее для армии. Ну и валяй, если тебе хочется. А наш старшина по-другому рассудил. Нам, мужикам, говорит, зазорно хуже бабы быть. Она, говорит, хорошее дел придумала.

Константин нахмурился, почесал переносицу.

— А ты ешь, не расстраивай себя, — сказала Катерина.

— Утром у конторы слышал... По радио передавали про один город — названия не запомнил, — как немцы в него ворвались и над жителями издеваться стали, — сказал Егор.

— А дома взорвали и в церкви конюшню устроили, — проговорила Маша, и на лбу у нее собрались молодые морщинки.

Катерина покачала головой, вздохнула.

— Ну, что это на белом свете делается? — спросила она. — И как только земля таких иродов носит!

Константин ничего не ответил. Молча доел суп и пошел спать.

Через полтора месяца после отъезда Павла Маша получила наконец от мужа письмо.

Вначале шли поклоны родным, затем Павел сообщал, что не писал так долго нарочно: еще уезжая из дому, он дал себе слово послать письмо только после боевого крещения. Все это время он очень беспокоился о ней, тосковал и однажды чуть не нарушил своего слова. Павел советовал жене беречь себя, в ее положении это особенно нужно, и не волноваться. Он водитель мощного танка и в первом же бою их экипаж подбил две фашистские машины. После того как закончился бой, писал Павел, он был принят в большевистскую партию. Это был очень большой и радостный для него день, память о котором сохранится в его душе навсегда. Павел просил Машу обязательно выслать ему фотографию и написать, как идут дела на промысле, особенно в бригаде бурового мастера Хохлова. А письмо заканчивалось такими словами:

Маша была так взволнована этим дорогим для нее письмом, что в этот день никак не могла собраться с мыслями, раз пять начинала писать ответ, но у нее ничего не получалось, и она рвала бумагу.

«Завтра встану пораньше и до работы напишу», — решила она.

Вошла на цыпочках Катерина с крынкой в руках и почему-то шепотом спросила:

— Парного молочка, Мареюшка, не желаешь? Ты уж теперь не горюй, а поправляйся.

И Маше неожиданно захотелось парного молока. Она с наслаждением выпила целый стакан и подумала: «Почему я раньше его не пила, ведь оно такое вкусное!»

Собираясь уходить, Катерина сказала:

— Больно уж я о своем печалюсь. Возьмут его туда — в момент пропадет. Совсем мужик по этой части неспособный — курице голову отрубить боится.

Рано постаревшее лицо Катерины избороздили мелкие сухие морщинки. Ее светлые, тихие глаза смотрели печально и, казалось, что вот-вот из них закапают слезы. Маше стало жалко невестку.

— Катюша, успокойся, — ласково проговорила она. — Константина Дмитриевича не возьмут, он и здесь нужен.

Спать Маша легла в сумерках, тут же заснула и за всю ночь ни разу не просыпалась. Наутро она встала рано, бодрая, повеселевшая; распахнула окно, прибрала постель и села писать мужу письмо.

Нужно было много рассказать Павлу о своих чувствах, раньше таившихся где-то в глубине души и казавшихся такими неопределенными и непонятными даже ей самой. Маша так разволновалась, что, когда кончила писать и посмотрела в зеркало, щеки ее горели ярким румянцем, уже давно не появлявшимся у нее на лице.

Потом Маша долго разглядывала свою девичью фотографию, на которой она была совсем подростком, с распущенными косами и смутной улыбкой на полуоткрытых губах.

Она вздохнула и, все еще не отрывая от карточки взгляда, потянулась за ручкой. Сбоку исписанного листа она сделала приписку:

По дороге на работу Маша зашла на почту и, прежде чем опустить письмо в голубой ящик, внимательно перечитала на конверте адрес. А, когда опускала конверт, у нее мелко дрожала рука и приятно замирало сердце.