шум. Мимо пробежала, спотыкаясь о гремящие голыши, баба.

— Микола, а Микола! Куда же ты делся?

Стал собираться и Павел. Он зачем-то развязал вещевой мешок, и, склонившись над ним, снова принялся затягивать веревочку. Маша заглянула мужу в лицо и на глазах у него увидела слезы.

— Павлуша... — прошептала она осекшимся вдруг голосом.

Павел выпустил из рук мешок, притянул жену к себе и жадно стал целовать ее в полуоткрытые губы. Потом он вскинул на плечи мешок, схватил пиджак и, не оглядываясь, побежал к пристани.

В Отрадное Маша пришла на рассвете. Дорога была не длинной, но она еле тащила ноги, и шедшие позади женщины обгоняли ее. Маша почувствовала, наконец, всю усталость от последних беспокойных дней, и ей захотелось спать.

Дверь в сени открыла Катерина.

— Уехал? — спросила она и посмотрела на горы с туманно-синими склонами. От подножия гор через всю деревню протянулись густые тени.

— А мне сон сейчас какой приснился, — обернувшись к Маше, улыбнулась Катерина и тут же смущенно замолчала.

Маше утром надо было идти на работу, и она попросила невестку разбудить ее в восемь часов.

Она прошла в горницу, расстегивая кофточку, распахнула дверь в комнату и тут увидела на полу черепки голубой с белыми лилиями фарфоровой вазы. На мгновение Маша замерла на месте с расширенными от ужаса глазами, потом схватилась руками за волосы и, пробежав по хрустевшему под ногами фарфору к убранной кровати, упала ничком в постель.

Маша вдруг поняла, что она давным-давно любила Павла, даже раньше их знакомства. Когда она еще совсем не знала его, он часто появлялся в ее девичьих снах, и от волнения она просыпалась среди ночи и прижимала к груди смоченную слезами подушку.

— Павлуша, Павлик, — шептала Маша искусанными в кровь губами.

И чем шире раскрывалась перед ней ее большая любовь к Павлу, тем яснее становилось для нее, что он уехал и, может, никогда уже не вернется. Сердце замирало от горя, и ей казалось, что оно сейчас остановится.

Каждый день Маша ждала писем. Собираясь утром на работу, она с надеждой думала о том, что сегодня, может быть, придет долгожданное письмо. Маша жила этой надеждой, и когда ей становилось невыносимо тяжело крутить ручку арифмометра или щелкать на счетах, она говорила себе: «Потерпи, дурочка, уж два часа, скоро конец работы. А дома письмецо от Павлуши». Но время, как нарочно, тянулось медленно.

— Катя, письма нет? — замирая от волнения, спрашивала она невестку, когда приходила домой.

Потом Маша уже не стала об этом спрашивать. Мельком взглянув в лицо Катерины, она шла в свою комнату, садилась перед окном и брала со стола маленькую фотографию мужа. Маша нарочно не носила фотокарточку с собой в сумочке. «Если не будет письма, — говорила она себе, — буду разговаривать с Павлушей».

Когда они поженились, Павел просил Машу съездить в Ставрополь и сфотографироваться вдвоем. Она почему-то стеснялась и уговорила его отложить эту поездку до весны. А весной тоже не собрались, и теперь она очень огорчалась, что не послушалась в свое время мужа.

Она подолгу смотрела на подстриженного молодого мужчину с едва приметными стрелочками белесых бровей, совсем не похожего на того, которого она так любила, и глубоко вздыхала.

Каждый день ей открывалась какая-нибудь новая, хорошая черта в характере мужа, раньше ею не замеченная, и любовь к нему — большая и сильная — все возрастала.

Приходил Алеша и звал ее обедать. Маша смотрела на мальчика, не понимая, что ему от нее надо. Когда же он опять повторял свое приглашение, она вставала и покорно шла за ним на кухню.

Как-то вечером, после комсомольского собрания, на котором обсуждался вопрос о помощи фронту, к Маше подошла одна из девушек, вместе с ней посещавшая зимой кружок кройки и шитья.

— А что, если нам, Машенька, — заговорила девушка, — таким заняться делом... Если нам опять всем собраться в кружок? И после работы, в вечерние часы, шить белье для госпиталей? Что ты на это скажешь?

— Ну, конечно, конечно! Это даже... здорово будет! Пойдем-ка с секретарем посоветуемся, — горячо откликнулась Маша.

А спустя неделю кружок уже приступил к работе. В клубе не оказалось свободной комнаты для девушек, тогда Маша, посоветовавшись дома с Катериной, заявила:

— Давайте-ка, подружки, разобьемся на три-четыре группы и будем работать на дому, у кого посвободнее. Вот у нас вполне можно собираться одной группе.

— У нас тоже можно! — сказала девушка, работавшая на промысле оператором.

— И у нас. Мы только с мамой живем, а дом просторный, — раздался еще один голос.

И вот в доме у Фомичевых бойко застучали три швейные машины. За ними сидели, наклонив головы, Маша, Валентина Семенова и Матильда Георгиевна, жена бухгалтера, худая, с пышными седеющими волосами.

Катерина, закончив уборку по дому, тоже помогала: обметывала петельки, пришивала пуговицы. Работали по два-три часа каждый вечер.

Уходила домой Матильда Георгиевна, за ней начинала собираться Валентина. Маша провожала подругу до калитки и, недолго постояв у ворот, прислушиваясь к вечерней тишине, снова возвращалась в дом и садилась за машинку.

За работой ее меньше беспокоили тревожные мысли о Павле.

— Хватит, Мареюшка, кончай, — говорила Катерина. — Пора на покой.

— А ты иди, ложись, Катюша, — отвечала Маша, не поднимая головы от шуршащего коленкора. — Я еще с полчасика посижу...

Маша уже не могла носить платья, пришлось сшить халат из пестрого сатина с мелкими цветочками, купленного весной предусмотрительным Павлом. Халат пришелся ей по вкусу, но она страшно конфузилась ходить в нем на работу.

Спала она плохо и чутко. Малейший шорох будил ее. Лопалось пересохшее дерево гитары, издавая тихий жалобный стон, или по завалинке пробегала кошка — она уже просыпалась и после этого не могла скоро уснуть.

Иногда, в выходные дни, Маша бывала на посту у Дмитрия Потапыча. У старика за последнее время заметно испортился характер, но к Маше он по-прежнему относился ласково.

Старик стал ворчливее, придирчивее и строже к себе и другим. Он работал теперь больше, чем прежде, часто делал промеры фарватера на своем посту, в изобилии заготовлял вешки и крестовины на случай обрыва наносом или плотом бакена, экономил керосин и аккуратно раз в неделю проводил с Константином травление реки.

Дмитрий Потапыч суетился с утра до позднего вечера и за работой, казалось, забывал о Павле. Но когда он ложился спать, тоска о младшем сыне возвращалась снова, и он подолгу метался на кровати. Он видел кошмарные сны и часто просыпался измученный, весь в поту.

Константин по-прежнему был занят постройкой своего дома, он каждый день ездил в деревню. Излишнее усердие старика в служебных делах и работе сердило его.

— К чему, батюшка, все это? Каждую неделю попусту дно реки тралим, а за все время одну корягу выловили, — недовольно сказал как-то он, уставившись на порыжевшие носки сапог, давно не видевшие дегтя.

— Так по инструкции положено, — строго ответил Дмитрий Потапыч, продолжая обтесывать топором комель у молодой осины.

— А другие так не делают, — равнодушно ответил Константин. — Мало ли что можно там написать, в бумагах-то этих...