и, оболокотившись на расчетные ведомости, минутами глядела в окно. На Машу обращал внимание бухгалтер, лысый, в очках, пожилой мужчина, страдавший изжогой, а она по-прежнему была где-то далеко со своими мыслями. Чтобы избавить ее от неприятного объяснения, смелая, бойкая девушка Валентина Семенова громко говорила:

— Мария, дай мне резинку!

Маша оборачивалась к подруге — бледной, угрястой девушке, — и вместо резинки протягивала ей карандаш, а Валентина изгибалась и весело шептала в заалевшее Машино ухо:

— В тебя наши очки влюбились...

Постояв на крыльце еще некоторое время, Маша прошла в свою комнату. Она сняла шерстяное платье и надела домашнее, с короткими рукавами, поправила перед зеркалом волосы, пристально разглядывая появившиеся около носа веснушки.

С замужеством Маша вся как-то изменилась. Она стала задумчивее и медлительнее в движениях. Миловидное лицо с ямочками на пухлых, слегка разрумянившихся щеках кротко и застенчиво улыбалось, когда к ней кто-нибудь обращался.

Если нечего было делать в кухне, Маша садилась в комнате перед окном, возле столика с кружевной скатертью, брала книгу, читала одну-две страницы, потом опускала книгу на колени и смотрела на голубую с белыми лилиями фарфоровую вазу для цветов — подарок Павла.

Она думала о наступающей весне, и в груди теснились неопределенные желания: глухая тоска о чем-то несбывшемся и какие-то стремления к неизвестному, загадочному, к тому, что не имеет имени, но волнует и тревожит.

Павел все больше и больше втягивался в работу. С промысла он нередко возвращался поздно. Он заметно похудел, серые глаза его ввалились и под ними появилась синева, но домой он приходил возбужденным и бодрым, будто и не уставал. Павел рассказывал Маше о своей учебе на курсах, о соревновании между вахтами, о новом оборудовании и о многих других делах бригады, которые принимал близко к сердцу.

Как-то под вечер, в один из последних дней месяца, он пришел особенно оживленный.

— Машенька, поздравь, — весело сказал он. — Наша буровая план выполнила. Первой на промысле!

За обедом Павел много и с охотой ел и все находил вкусным: и щи, и пшенную кашу, и оладьи в сметане.

— Устал? — спросила Маша.

Павел поднял на нее глаза, и они загорелись юношеским огоньком, и он вдруг так преобразился, что Маше захотелось обвить его ребячески тонкую шею и целовать его долго-долго.

— Когда работа спорится, не замечаешь усталости, — сказал Павел, опуская глаза. — А нынче проходка скважины шла хорошо. Оглянуться не успел, как и дня нет.

Покончив с обедом, Павел обычно шел в комнату и, почитав газету, садился готовиться к очередному уроку. Когда из района привозили новые фильмы, он с Машей ходил в клуб. Но на танцах они не бывали: не хватало времени. Маша записалась в кружок кройки и шитья и теперь не пропускала ни одного занятия.

В этот вечер Павел особенно долго читал «Правду». А потом, опустив на колени газету, задумчиво сказал:

— Да-а... Плохи же там дела...

— О чем ты? — спросила Маша, занятая вышивкой дорожки.

— Война в Европе все разгорается. Немцы Англию каждый день бомбят.

И он снова углубился в чтение. Маша бросила работу и промолвила:

— Павел, неужели и нам придется воевать?

— Кто знает? Может быть... — Павел взглянул в побледневшее лицо жены и замолчал.

Ему вдруг стало жалко Машу: ну зачем, зачем он ее так растревожил?

В другие вечера, случалось, устав от занятий, Павел снимал со стены гитару и спрашивал Машу:

— Сыграешь?

Маша брала из рук Павла гитару, пробовала струны и начинала играть что-нибудь протяжное и грустное. Если она была в настроении, то негромко подпевала. Пела Маша с чувством, и слушать ее было всегда приятно. Павел нежно обнимал жену, откидывал назад голову, и замирал, довольный своим счастьем.

Маша расходилась все больше и больше. Немного кокетничая, она пела, ласково заглядывая в лицо Павлу:

«Кажется, я его люблю», — растроганная и возбужденная, говорила себе Маша.

А Павел думал о том, какая у него хорошая, милая жена и какое большое выпало ему счастье.

Но такие вечера случались не часто. Почти постоянно Павел бывал уравновешенным и даже, когда Маша мечтала вслух, например, о том, как летом во время отпуска они будут жить на тихой Усе, он рассудительно замечал:

— Надо к тому времени полог брезентовый достать.

— Зачем?

— Палатку сделаем, чтобы дождь не промочил, ежели ненастье случится.

Рассуждения мужа Маша находила будничными, скучными, и ей уже не хотелось после этого ни о чем говорить.

А Павел продолжал:

— Тебе тогда придется беречься да беречься!

Маша молчала. Павел не допускал мысли, что у них может не быть ребенка. Каждый вечер, ложась в постель, он спрашивал Машу:

— Ничего не чувствуешь?

— Нет, — смущенно и подавленно отвечала она.

И это неведение уже начинало тревожить и угнетать Машу, а вопросы Павла больно кололи в самое сердце.

Как-то после работы он поспешно вошел в комнату в промасленной спецовке. Маша шагнула к нему навстречу, но вдруг взялась руками за шею и отвернулась, прижалась лбом к спинке кровати.

Павел бросился к жене.

— Что случилось? — испуганно спросил он, боясь дотронуться до жены, чтобы не причинить ей лишнюю боль.

— Плохо... тошнит меня... — неожиданно Маша повернула к нему бледное лицо и закричала: — Уходи скорее, от тебя нефтью пахнет... Ой, не могу!

С этого раза Маша не могла переносить запаха нефти. Возвращаясь с промысла, Павел на кухне снимал спецовку, долго и старательно умывался с мылом. Теперь, когда он появлялся в комнате, она наполнялась тонким ароматом спелой земляники.

Однажды Маша совсем отказалась от ужина.

— Может быть, тебе кислого молока принести, Мареюшка? — участливо спросила Катерина.

— Нет, — покачала головой Маша. — Я хочу моченых яблок. Третий день только о них и думаю. Целое блюдо съела бы!

Катерина вдруг просияла. Потом понимающе закивала головой, но ничего не сказала.

Павел озадаченно потрогал небритый подбородок и недовольно проговорил:

— Что это с тобой?

Дмитрий Потапыч, строго посмотрев на сына, сказал Катерине: