Гость свернул козью ножку. С минуту старики сидели молча, с наслаждением глубоко затягивались, потом Евсеич начал крутить головой и кашлять до слез.

— Ну и ну, пес тебя подари, — промолвил гость и, бросив цигарку в лохань, вытащил из шубы свой кисет. — С такого табачку немец сразу бы околел, истинный господь!

Ребята засмеялись, а Дмитрий Потапыч, попыхивая трубкой, сказал:

— С немцами я в прошлую войну воевал...

— Да-а... Какой пожар в мире раздувают эти фашисты... Ты газеты, лежебока старый, видно не читаешь? — с упреком заметил Евсеич.

— Нет, — сказал Дмитрий Потапыч. — Мареюшка с Павлом читают, а я нет. Пусть их там воюют, если им того хочется, нам-то что до этого? Мы другим дорогу не загораживаем, пусть и нам не мешают жить, как мы хотим.

Евсеич хлопнул рукой по колену и стал быстро расстегивать шубу.

— Меня от этих твоих слов даже в жар бросило, садовая твоя головушка, — укоризненно проговорил он. — Сразу видно, что в международных делах ты вроде как ребенок...

Гость поднял согнутый палец и убежденно добавил:

— С Гитлером у нас мира долгого не будет, потому что никогда такого не было, чтоб зло с правдой вместе ужились... Все дело в том, что в мире зла много и всегда оно хочет правду одолеть.

Дмитрий Потапыч нагнулся к дверке подтопка, выстукал трубку, повертел ее в руке — старую, с обкусанным мундштуком, и в раздумье медленно проговорил:

— Зачем загадывать вперед, поживем — увидим.

В избе сразу стало тихо-тихо. Все почувствовали какую-то тревогу. Словно большая беда и в самом деле должна была вот-вот разразиться.

Тягостное молчание нарушил Евсеич, ему сделалось неловко за то смутное волнение, которое он принес в этот дом, и он сказал:

— У берега уж майна появилась. Весна зимушку торопит, а старухе не хочется уходить, она ночью возьмет да ледком майну и затянет.

Евсеич поманил к себе Алешу и, когда тот подошел, зашептал мальчику на ухо какую-то смешную сказку. Лицо у Алеши посветлело, он прикрыл рукой рот и тотчас весело захохотал.

С возвращением Павла, особенно же с его женитьбой, в доме Фомичевых начались разные перемены, и заведенные когда-то порядки стали рушиться. Уже не завтракали и не обедали вместе, как раньше, разве только по воскресеньям, когда Павел и Маша не работали. Теперь в горнице всегда было чисто, появились пестрые дорожки. И шелуху от семечек на пол бросать не полагалось.

Тяжелее всех приходилось Константину: он никак не мог привыкнуть к новым порядкам и с нетерпением ждал весны, чтобы уехать на бакены.

И оттого, что он все свои переживания таил в себе, он сделался еще молчаливее. За зиму Константин всего один раз пообедал с удовольствием, и то не у себя, а у кума, потому что там ели из общей миски.

Каждое утро он вставал с одной мыслью: «Как снег сойдет, дом начну строить. Пора и самому хозяином быть».

А весна шла медленно. Уже стоял конец марта, а по ночам еще гулко трещал от мороза лед и утренники были крепкие, забористые.

Но к полудню снег все-таки начинал таять, на унавоженных дорогах змейками извивались быстрые ручьи, и на них, как и на солнце, невозможно было смотреть. На завалинках появились старики, они расправляли бороды и грелись на солнышке, полузащурив слезящиеся глаза.

С Волги доносился стук топоров и молотков. По берегу рыбаки конопатили, чинили и смолили лодки, готовясь к путине. В большой майне ребятишки удочками ловили рыбу.

Над берегом и майной летали стаями вороны, они садились на кромку льда и грелись, ощипывали взъерошенные перья. Вода в майне текла тихо, и река была еще безмолвна в зимнем своем одеянии, хотя позеленевший лед с каждым днем становился все тоньше и тоньше и на нем проступали лужицы чистой воды, в которые любило засматриваться солнце.

Пришел на берег и Дмитрий Потапыч с Алешей. Мальчик держал в руках удилище и баночку с червями. Всю дорогу он шел важно, как заправский рыбак, и не обращал никакого внимания на своих сверстников, у которых не было удочек.

Завидев Волгу, он забыл о напускной солидности и во всю прыть пустился к майне, высматривая себе удобное для рыбалки место.

— Васька, — закричал он, приметив среди мальчишек своего товарища. — У меня леска волосяная, лучше твоей!

Дмитрий Потапыч здоровался с рыбаками, приподнимая над головой малахай, с одними перебрасывался словцом, с другими останавливался поговорить, и шел по берегу дальше, к своим лодкам. Лодки у них с Константином были новые, в ремонте не нуждались, но старика тянуло на Волгу, хотелось повидать Евсеича, уже третий день пропадавшего на берегу.

В сдвинутой на затылок шапке Евсеич конопатил перевернутую вверх днищем лодку, ловко орудуя долотом и маленьким топориком.

— Бог в помощь, годок! — приветствовал Дмитрий Потапыч своего друга.

Евсеич проворно выпрямился и протянул подошедшему руку.

— Тружусь, как жук вожусь, — улыбнулся он нестареющими, веселыми глазами.

— Припекает? — спросил Дмитрий Потапыч, заглядывая в раскрасневшееся лицо приятеля с проступившими капельками пота у широкого приплюснутого носа.

— Эге, весна свое берет, — ответил Евсеич и, сняв с головы шапку, посмотрел на влажную, пропахшую потом, засаленную тулью.

И старики постояли минуту-другую молча, нежась под солнцем.

Константин с каждым днем становился беспокойнее. Ночами он плохо спал, и во сне ему все мерещился сруб нового дома. Проснувшись, он ощущал запах влажной смолистой щепы.

Целые дни он проводил во дворе, отрывал из-под снега бревна, ходил к плотникам и подолгу рядился с ними о плате за постройку. Потом возвращался домой, перебирал в сарае тес, прикидывал в уме: хватит ли его на крышу и другие работы.

Уставший и взволнованный, он усаживался на ступеньку крыльца, грелся на солнышке и все думал о своем доме.

Из кухни выходила Катерина босиком, в подоткнутой юбке и просила мужа пойти в избу и отдохнуть.

Константин неохотно отвечал:

— Ладно, приду, — и продолжал сидеть.

Пришел из школы Егор, как-то сразу выросший за эту зиму. На нем был короткий и узкий в плечах суконный пиджак нараспашку. Константин сказал:

— Давай-ка, Егорка, перевернем бревнушки, чтобы их лучше просушило.

Отец с сыном взяли колья и начали ворочать лес. Ворочали они его долго и старательно.

Отворилась калитка, и во дворе появилась Маша.

— А вы все работаете? — приветливо улыбнулась она. — Может, помочь?

— Где уж тебе, — снисходительно засмеялся баском Егор и важно добавил: — Не женское дело!

Маше не хотелось идти в дом, она остановилась на крыльце и, ни о чем не думая, долго смотрела на горы, сверкающие снежными вершинами. Но она не видела Жигулей, она совсем не замечала ничего вокруг, она даже забыла, казалось, о своем существовании.

На работе Маша тоже часто теперь впадала в такое состояние. Она отодвигала в сторону арифмометр