Капля воды не спасла бы их от жажды, но даже ее не оставалось в подвале. И во рту было сухо, слюна не натекала в рот, стоило потянуть ее из-под языка.

Память возвращала Люду в ее квартиру, на кухню, к раковине, где из крана бил напор горячей и холодной воды. Сильная нескончаемая струя. Случалось, Люда открывала кран, чтобы вымыть посуду, уходила в комнату, а вода лилась и лилась. Люда зачем-то даже пыталась подсчитать, сколько ведер воды можно было бы набрать из-под крана за пять минут. Наверное, семь. Весь подвал мог бы пить их ровно семь дней – на день по ведру, если экономить. Положим, если бы каждый пил по стакану три раза в день, ведра бы хватило. От этой совершенно бессмысленной арифметики с воображаемыми ведрами и стаканами ей еще сильнее хотелось пить. В жажде у нее случался припадок суеверия – ей мерещился водный дух, который теперь наказывает ее за то, что лила воду впустую – в пустую мойку, в колено трубы, соединенное с нечистотами подземной канализации. Чистая, прошедшая один круг чистилища – из-под земли на небо, с неба снова на землю, – вода уходила в ржавое колено, неиспачканная остатками с тарелок, уходила без пользы, впустую уходила вода.

Крант во дворе уже давно не работал, его бетонную ванну доверху занесло мусором. Стоило Дусе слечь, как и он замолчал. Может быть, водный дух заключил с Дусей договор, подумалось Люде. Пока льется вода из кранта, в холоде которой Дуся полощет свои руки, река ее слепой жизни будет течь. Замолчит крант – угаснет Дуся. Дуся еще жила, но огонек ее жизни слабел и теперь тлел тусклым светом. Странное дело, подумалось Люде, вот слепые живут, всю жизнь не видя света, а в них самих свет горит. Горит – это без сомнения.

– Дочка, неужели не осталось ни капли? – уже в который раз за это утро спрашивала Дуся. – Мне бы только губы смочить, – бормотала она. – Обсохли совсем, ничего не чувствую.

Пересохшими губами Дуся хватала безнадежность подвала, но не чувствовала ими отчаяния дочери, которое готово было выплеснуться из Розы.

– Где я? – спрашивала Дуся, заблудившись в своем беспамятстве, и Роза отвечала ей крупными слезами – пресными, как лепешки, которые они все это время ели.

Завыла Чернуха – с хрипотцой, лениво, как будто через силу. Высунула из-под кровати морду, положила ее на скрещенные лапы и всем своим видом символизировала безнадежность.

Люда прикрикнула на собаку:

– Молчи! Дусю разбудишь!

От водных просьб сраженной подвальной болезнью Дуси, от ее сухих причмокиваний губами у Люды сводило ноги – будто кто-то сильными пальцами щипал мышцы икр и выкручивал их, да так, что судороги.

Чернуха замолчала, но громко сопела и урчала животом.

– Хоть бы дождь пошел, – сказал Нуник вслух, а про себя они повторяли эти слова еще со вчерашнего вечера, засыпали с ними, с ними и проснулись.

Последний дождь шел позавчера, но они его уже весь выпили.

– А что? Это время года дождливо, – медленно проговорила Валентина, словно и ей не хотелось лишний раз раскрывать пересохший рот.

– Уайз, будет дождь? – спросила Марина.

Уайз ничего не ответил, только сжал губы пальцами, вывернул их набок и испуганно выпучил глаза двухлетнего мальчика, заболевшего корью. Марина повторила свой вопрос, но Уайз только сильнее сжал губы, другой рукой он щипал воздух, не попадая указательным пальцем в большой. Наверное, сейчас, плавясь в кори, словно в жажде, он лежал на траве в огороде и ловил насекомых.

– Зачем гадать – будет дождь, не будет дождя? Надо идти за водой. – Пахрудин прикрыл макушку тюбетейкой. – Валентина, собери мне баклажки, – приказал он жене и сдвинул тюбетейку на лоб. Таким движением поправляют фуражку.

Пахрудин подобрался, его голос стал тверже. Такое перевоплощение случалось с ним каждый раз, как он собирался за водой. За что в нем ни ухватись, во всем твердость. И высокий его рост становился очевидным – для тех, у кого очи видели, для остальных он становился просто ощутимым. В такие моменты сам Пахрудин не упускал случая покомандовать Валентиной. А та не осмеливалась ему перечить, становиться поперек дороги. Вздохнув, она поднялась с кровати и пошла собирать пустые пластиковые бутылки.

– Чернуха! – присвистнул Пахрудин. – Пошли на водокачку!

Собака выползла из-под кровати, выгнула спину, потянулась, зевнула громко, напоказ, раскрывая алую мягкую пасть.

– Зяв… – сказала она, щуря глаза, в уголках которых собрались крупинки желтой сухости.

– А ну поди сюда, – позвала ее Люда.

Прежде чем подойти, Чернуха повернулась к Пахрудину задом и проделала несколько вращательных движений. Потом она медленно, демонстрируя свое нежелание, все же подошла к хозяйке.

– Ой, и сучка же ты… – Люда сощурилась.

Чернуха еще раз зевнула, делая вид, что не слышит ни Люду, ни щенков, пищащих под кроватью. Не до вас – махнула хвостом.

– Повернись-то мордой.

Люда взяла собаку под нижнюю челюсть, поплевала на кусок ситцевой тряпки и протерла Чернухины глаза.

Чернуха глянула на Люду протертыми глазами-звездами, и у той зашлось сердце – ну, ей-богу, как человек смотрит.

– От Пахрудина ни на шаг не отставай. Чтоб туда и обратно. Чего попало не ешь, а то уж я тебя! – погрозила Люда.

Чернуха вырвалась и побежала за Пахрудином. Тот, выпрямив спину, уже выходил в другой отсек с сеткой, из которой торчали пластиковые бутылки.

– Туда и обратно, – строго сказала ему Валентина, но и в этом строгом тоне отчетливо звучало осознание – не от Пахрудина зависит, вернется он или нет. Не от Пахрудина, но от тех внешних сил, которые пока не властвовали над их подвалом, а в городе уже разгулялись.

Перевоплотившись, Пахрудин махнул на Валентину рукой, как только что Чернуха хвостом.

– Через полчаса буду, хоть время засекайте, – сказал он своим новым голосом. – Главное, чтобы вода сегодня шла без бензина.

– Пожалуй, и я пойду с Пахрудином. – Припадая на трость, Нуник снял со спинки кровати лоснящийся пиджак.

Чернуха замерла у выхода и повернулась задом к Нунику, готовая вильнуть и ему.

– Никуда никто с Пахрудином не пойдет! – гаркнул Пахрудин.

Нуник нашел на кровати шапку из свалявшегося кролика и нахлобучил ее на голову. Он и сам мог клюнуть.

– Никто с Пахрудином не пойдет! – еще раз повторил Пахрудин, видимо, для усиления эффекта.

Чернуха застыла, выпятив зад, – вилять Нунику или нет?

– Вдвоем пойдем, больше воды принесем, – ворчливо сказал Нуник, пока никак не выдавая настроя, но трость вперед выставил. – Валентина, готовь и для меня баклажки.

Несколько раз он постучал тростью по полу. Звук вышел гулким и вполне убедительным. Так что, прежде чем Валентина успела броситься за бутылками, Чернуха разок все же вильнула задом в сторону Нуника.

– Никаких баклажек Валентина готовить не будет! – закричал Пахрудин, и Валентина покорно застыла в двух шагах от пустых бутылок, валяющихся в свободном от кроватей углу. – Женись, будешь своей женой командовать! – Пахрудин еще ниже надвинул воображаемый козырек. – Пока мы с твоей хромой ногой доковыляем до водокачки, час пройдет.

– Ну и что, что час пройдет?! – Нуник был готов.

– А то, что через час время молитвы!

– Я этому богу не молюсь!

– Эти всегда прилетают во время молитвы! Ты забыл?!

– Чувствую! Чувствую! – Уайз вывернул пальцами нижнюю губу.