разнообразные сходства, касательно не только внешней формы и образа жизни, но и биотопа. Это мне стало по-настоящему ясно год назад в Анголе, когда мы следовали за буйволами и налетели крупные, шелковисто-зеленые скарабеи.

Поскольку животные эти так хорошо известны, я едва ли могу надеяться, что однажды увижу свое имя связанным с одним из их прекрасных видов. Если кто-то из Ваших сотрудников систематизирует это либо иное семейство, я охотно пришлю ряд пород из своих палеоарктических запасов для определения. Экзотов я собираю лишь для того, чтобы дарить их, хотя охоте и наблюдению в тропиках предавался со страстью. Вообще, я рассматриваю свое собрание только как пересыльный лагерь, фонды которого в один прекрасный день отправятся в какой-нибудь музей.

Господин Оке, которому я пожертвовал моих Gyrinidae[587], полагает, что в Либоло можно найти еще много неизвестного. В научном материале, который я на самом деле выудил преимущественно в плавательном бассейне Франца фон Штауффенберга, вероятно, есть по крайней мере несколько новых разновидностей. Стало быть, я должен еще раз съездить туда, пока это еще возможно для европейца».

Плата за вход. Порой лучше вводить плату за выход, которую платишь, чтобы больше не иметь никаких дел с обществом.

Из некролога: «Он всю свою жизнь неправильно удивлялся Богу».

Один старшеклассник спрашивает, что я могу возразить «на брошенный мне упрек в героизме»?

«Дорогой господин Хайдеггер, я хотел бы уже сегодня сказать спасибо за посвящение 'Путевых знаков'[588], хотя продвинулся в чтении лишь наполовину. В эти хмурые ноябрьские дни я собираюсь на одну-две недели съездить в Париж.

Ваши тексты сложны и едва ли переводимы; поэтому я опять и опять удивляюсь тому воздействию, какое они производят на культурных французов. Здесь, видимо, происходит своего рода осмос, либо читатель прислушивается к взаимосвязи, существующей под уровнем языка.

Возражения этимологов против Вашего творческого почерка необоснованны, поскольку Вы оперируете материалом, проникая под исторический корпус языка. То же самое относится к логике и вообще опыту. Он сокращается на несколько огромных шагов.

Ваши основания плодотворнее, нежели попытки надстраивать язык там, где он давным-давно обветшал. В этом отношении Вы по праву рассматриваете Гёльдерлина как явление единичное. И в язык его тоже нужно вникать, а не 'понимать' его.

Это оттеняет Ваше определение местоположения языка как 'дома Бытия'. Оно часто цитируется, хотя едва ли в смысле бессловесной и безымянной Мнемозины, что одновременно обозначает надежность и потерю.

В самой природе вещей заложено, что Ваш волнующий, подлинно рискованный образ мысли может, скорее, угадываться, нежели пониматься точно. Когда-нибудь он прибавит славы не только нашей стране, но и нашему времени. Он дополняет его, погрязшее в заботах по организации и оснащению.

Меня порадовало, что Ваше суждение о 'Рабочем'[590] осталось неизменным. Следовательно, оно не замутилось духом времени, как раньше оно им не форсировалось. Книга осталась по существу незамеченной и прикрытой или завуалированной простым развитием событий, хотя диагноз и прогноз подтверждаются ежедневно. Тем не менее, это лучшая судьба, чем пользоваться всемирным вниманием, тогда как вещи движутся совсем по другому руслу. Так случилось с Марксом — факты противоречат концепции, мысли — действиям. В материальном отношении все закончилось уже с паровым двигателем, тогда как два следующих гигантских шага были совершены электричеством и ядерной техникой. Такой разрыв не замедляет самого хода событий, а вот осознание отчужденности и опустошения, пожалуй, усиливается».