мужских портных, как на цюрихской Банхофштрассе или Rue de la Paix в Париже, выдавала в ней одну из тех троп, по которым ходят важные люди мира сего. Она была освещена мириадами пестрых огней, как вход во дворец Аладдина.
Утомленные изысками португальского корабельного повара, мы отдыхали за стаканом vinho tinto[547] в продымленном трактире, располагавшемся в змеистом проходе винного погребка. Здесь предлагались удивительные лакомства; полосатая каракатица пузырилась на огне древесного угля; покупателей поджидал octopus[548] с розовыми щупальцами, на которых подобно фарфоровым кнопкам выделялись присоски. Лягушки, запеченные целиком, громоздились плоскими слоями рядом с горами вареных воробьев. Винные пробки, ракушки, рыбьи кости, окурки и другие остатки время от времени посыпались опилками и выметались за дверь. Публика была мимолетная: матросы с торговых судов, уличные девки, швейцары маленьких соседних гостиниц, которые приносили сигареты и перешептывались с официантами, за соседним столом какой-то старик, который менял кучу медных монет на серебро. Белый посох указывал на то, что он слепой нищий. В картинах здесь не было недостатка; они, поскольку языка мы не понимали, производили таинственное впечатление. Еще не завершенное: демократизация народа.
В отель мы вернулись поздно и, не надеясь на портье, поставили будильник на четыре часа. Я спал мало; образы продолжали свой бег, к тому же болели раны на ноге.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 12 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА
Быстрее, чем думали, самолет, следующий из Южной Америки, доставил нас в Швейцарию. Увидев по правую руку восходящее над Пиренеями солнце, я задремал и проснулся только перед Цюрихом от объявления о посадке. Die
Landung лучше, чем l'atterrissage[549], а вот la piste лучше, чем die Landebahn[550].
В наше время, когда удивление все быстрее мельчает, мое уважение к пилоту и его управлению все же осталось — уверенность, с какой он за секунды сажает свой самолет на летную дорожку. Я по-прежнему переживаю соприкосновение с землей с таким чувством, будто удался акробатический трюк. К легкости движения нужно мысленно добавить многотонный груз и сотню пассажиров за спиной. Их жизнь зависит от целого комплекса предпосылок.
Самоочевидность, с какой мирятся с риском — это, мне кажется, верное слово — была б непонятна предкам, а у жителей будущего вызовет более сильное восхищение, чем у современников. Передвижение как одна из святынь модерна — это молох, одно из указаний на титаническую эпоху. Он требует тысячу или более жертв ежедневно, предпочтительней сожженных на огне. Поколение, уставшее от героев и культа героев, ведет себя здесь с поразительной беспристрастностью. Делаешься частью статистики; жизнь становится дороже, смерть дешевле. Можно и наоборот, в зависимости от представлений о ценности. Геракл, отправляясь в Немею, заключает сделку о страховании жизни.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 29 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА
Альберту Вайдели: «Сердечно благодарю Вас и Вашу супругу за добрые пожелания к Новому году. Минувший год принес богатый урожай; если так и дальше пойдет, я буду доволен. Это касается также и рукописей; сегодня я начал переписывание части того, что накопилось.
Хочу поблагодарить также за маленького трилобита из Юты, которого моя жена передала мне в Рождественский сочельник и который придает новый блеск моей коллекции. Я поражаюсь не только выразительной, но и чеканящей силе природы; сюда в данном случае еще добавляется тонкая обработка человеческой рукой.
Глядя на трилобитов, мне представляются, будто в определенной точке пересечения природа интуитивным образом ухватила идею трехчленного деления и перевела ее в простую модель. Голова, грудь и брюшко, корпус, руки, крылья или плавники, позвоночник и ребра, сегменты тела членистоногих и их придатки — все это возвращается снова в многократных комбинациях, зачастую с использованием новых элементов и поперек родословного дерева: именно как план и независимо от субстанции. Как выглядит дом, установлено; а строится ли он из камня, древесины, глины или кирпичей, определяют обстоятельства.
Сейчас я взялся за материал, собранный в Анголе. Приехав в следующий раз в Вильфлинген, Вы уже сможете увидеть добрую часть из этого».
1967
ВИЛЬФЛИНГЕН, 14 ЯНВАРЯ 1967 ГОДА
Вальтеру Нойманну: «Большое спасибо за Ваши добрые пожелания и песочные часики, которые сопровождали их в качестве голоса судьбы.
Несмотря на то, что я коллекционирую только старинное стекло, я залюбовался их совершенством, особенно однообразностью 'песка', достичь которой раньше было настоящей проблемой. Используемый здесь материал настолько тонкий, что в верхней половине ампул он во время стенания располагается кристаллическими узорами. Сюда добавляется воздухонепроницаемая изоляция и твердая материя стекла, которую песок едва ли сможет сточить. Раньше они портились не только вследствие влажности, но и потому, что струйка постепенно растачивала талию, так что с годами часы 'шли быстрее'».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 11 МАРТА 1967 ГОДА
Отмару Лангу: «Я говорю Вам большое спасибо за 'Шверин' Фарнхагена[551]. Книга выходила несколькими изданиями, из которых это, 1841 года, является первым. Я сразу прочитал отмеченные Вами места, а также еще некоторые. Фарнхаген пользовался источниками, которые за минувшее время, вероятно, пропали. В 1928 году была опубликована еще одна книга о Шверине, составленная кем-то из потомков.
Дневники Фарнхагена я читал в 1934 году; характер я нашел малоприятным. Однако в них содержалось много фактов; я смог их использовать также, когда работал над Риваролем.
Шверин — это сангвинический тип с маленькими слабостями и большими достоинствами, благородный противник старика Дессауэра. Известие о смерти этого семидесятидвухлетнего человека в окрестностях Праги пришло, когда я был еще ребенком. Для меня это до сих пор является событием из ряда вон выходящим. Блюхеру (человек с похожим гусарским характером, но гораздо менее духовный) было столько же, когда его ранило под Линьи.
Один читатель из Южной Африки прислал мне несколько автографов; особенно порадовало меня письмо Максимилиана Мексиканского к матери одного из своих офицеров».
