Вечером высадка в Фуншале, в темноте, как и по пути в Анголу. Мне снова бросилась в глаза чистота, вымытое благообразие строений. Зазывалы еще умножились числом и назойливостью. Остров перенаселен; недостающее приходится привносить иностранцам. На это указывают также дешевые вышивки и плетеные изделия.

В центре города сад с пальмами, стволы которых обвивают филодендроны, и с деревьями, широкой плитой распластанными по земле. Среди роз и гибискусов цвели похожие на клюв попугая стрелиции, не столько видимые, сколько угадываемые в темноте.

В магазинах повсюду немецкие газеты и журналы. Здесь я узнал, что за минувшее время Кизингер стал федеральным канцлером. Личность симпатичная — но с практической точки зрения следует опасаться, что мы еще сильнее окажемся привязанными к курсу де Голля. Почему это все еще занимает меня?

Последний день на борту. В двенадцать часов пополудни я поставил последнюю точку в «Субтильной охоте». Так книга и будет теперь называться. Эта тема занимала меня почти три года, хотя и с перерывами.

Чаевые очень приятному персоналу: главному стюарду, старшему стюарду, стюардам по каюте и в баре. После ужина маяк по правому борту. Это, должно быть, испанское побережье.

Паспортный контроль продолжался долго, как и везде, где задействована сильная полиция.

В аэропорту мы узнали, что ближайшая машина на Цюрих отправляется завтра в шесть часов утра; нам следует за час быть на регистрации. Между прочим, avion кажется мне удачнее flugzeug[543], однако flieger лучше, чем aviateur [544].

Мы сняли номер в отеле «Principe Real», оставившем у нас о себе добрую память. Освежившись, мы прошлись вдоль avenida do Liberdade, намереваясь еще раз выйти к Вифлеемской башне. По дороге мне пришло в голову, что с тем же успехом мы могли бы съездить в Синтру; мы находились совсем рядом с железнодорожным вокзалом, с которого часто один за другим ходят поезда, например, как из Берлина в Потсдам или из Парижа в Версаль.

Сказано — сделано. Через три четверти часа мы оказались в городке, в котором, несмотря за прохладную погоду, не было недостатка в туристах. Мы поели супа в ресторане «Regional». На борту подтвердился мой старый опыт: что изучение обширных меню, подаваемых по три раза на дню, вскоре вызывает отвращение. Роскошные блюда приобретают какой-то единый привкус. Их начинаешь поглощать с нарастающей безотрадностью, с тоской Исава по чечевичной похлебке. Исключение составляли vinho verde, фрукты и устрицы Илья, которых с первых дней явно недоставало.

Синтра расположена на склоне горы; узкие и кривые улочки ведут мимо садов и вилл. Смотришь ли на гору или на равнину, которая простирается до самого моря, — глаз в любом случае радуется видам, которые уравновешены так, словно композицию их продумали.

Сила атлантических ливней видна по деревьям; среди вечнозеленых стояли другие, которые, как платаны и акации, уже сбросили листву. Дождь придает дополнительный блеск строениям; стены и кровли кажутся покрытыми глазурью. Названия улиц не указаны, как у нас, на табличках, способных испортить даже уникальное и красивое здание, а в виде azulejos[545] вправлены в каменные стены.

Атлантический ветер объясняет чрезвычайную тщательность, с какой тут выкладывают дымовые трубы. Любая крыша богато оформлена ими; иные производят впечатление надставленной стены, в которую впущен ряд керамических труб. Можно было бы с большим основанием назвать Синтру городом этих дымовых труб, чем городом двух колоссов, которые представляют собой уникальные сооружения в истории архитектуры. Я, правда, давно знал их по репродукциям знаменитого замка, но считал их необычными башнями, которые по форме напоминали скорее сардинские нураги[546] , нежели какой-то исторический стиль. Здесь же я узнал, что они служат дымоходами для двух кухонь, расположенных в цоколях. Мы не преминули войти внутрь и увидели там копья, годные, чтобы поджарить быка, над железными решетками, на которых в качестве дров лежали стволы деревьев, — сейчас лишь как имитация, поскольку кухни давно уже превратились в музеи. На эти очаги небо глядит сверху словно в двойной бинокль. Пока вельможи восседали за столом в праздничном зале, здесь среди дыма и огня события разворачивались, как на поле сражения. Я подумал о Пантагрюэле, который, гребнем из слоновых бивней вычесав из волос пушечные ядра, съедает быка.

Вверх по лестнице, вниз по лестнице, нас провели по наполненному сокровищами замку, показали также темницу, где с женой и братом содержался в заточении Альфонс VI и где он через много лет умер. Его взгляд через зарешеченное окно простирался далеко над предгорьем до самого моря.

Вообще-то, замок напоминает сераль. Ценная мебель, сосуды, изделия в китайском стиле из Макао, в том числе вазы в рост человека, великолепный синий ковер и колокольня из слоновой кости. Древесина из Бразилии, стол, за которым нашлось бы место для коллегии из двадцати персон со всеми их бумагами, в квадратном помещении. На стенах azulejos со сценами охоты на кабанов и оленей. Воспоминания о испано- мавританской эпохе, в том числе фаянсы, древнее золото которых покрывает иней фиолетового оттенка спорыньи. Дыхание старой мировой державы, куда стекались сокровища Индии.

Спиральным ходом винтовых лестниц окна башни открывают ландшафт в стереоскопических разворотах: гряды гор с готическими крепостными стенами, атлантические декоративные парки, лузитанское побережье, потом снова каменный внутренний двор со статуями и фонтанами.

Я подумал о других замках, которые мне доводилось видеть: замок Мейсена, монастырь Седнаджа в Сирии. Собирание сокровищ светскими и духовными князьями, затем разграбление их и рассеивание: одна из бесчисленных форм вдоха и выдоха в пределах вращающегося, пульсирующего мира. А некоторые сокровища погружаются глубже, становятся вневременными, как сокровище Атрея или Тутанхамона. Проходят тысячелетия, прежде чем они вновь появляются на свет. О других, как сокровище нибелунгов, знают только легенды. Они покоятся в глубине; подъем их может накликать беду, как о том красочно повествуется в германских сагах и ближневосточных сказках. Подразумевается тот мировой клад, которым мы живем, пусть только лишь на проценты, благодаря его излучению, приходящему из недостижимой дали. Даже солнце является только символом, зримым отображением; оно принадлежит к временному миру. С другой стороны: любое собранное на Земле сокровище тоже остается подобием, символом. Его не может быть достаточно, отсюда и ненасытный, неутолимый голод.

Потом мы хотели подняться на замковую гору, но отказались от этой затеи, увидев, что ее внезапно заволокли низко надвигающиеся тучи, и поехали обратно в Лиссабон. Там мы еще раз сходили на Pra^a do Comercio, пуп лузитанского мира. Паромы и портовые суда облетали стаи чаек, на набережной торговцы предлагали на продажу ананасы и бананы, от глиняных урн тянуло дымком жареных каштанов.

В пределах нескончаемого потока автомобилей я еще раз обогнул центральную статую и обнаружил, что князь скачет прочь от змей, которые поднимают головы, как полевые лилии. После таких обходов нужно было закрыть глаза и вдохнуть. Здесь рациональные и фантастические величины сходятся в крайне ограниченном фойе перед бескрайним. Помбал и землетрясение. Немного ниже Вифлеемская башня, которую приветствовали на прощание кругосветные путешественники и конкистадоры, прежде чем умножить богатство короны странами и островами или в железных латах пройти вверх по Конго и Амазонке. На кромках трех континентов светятся звездообразные крепости, памятники, оставленные ими после себя. Подлинные наследники готов, викингов и норманнов… еще ближе, чем в «Лузиадах», их чувствуешь в песнях Ариоста.

Большая avenida была уже украшена к Рождеству. Роскошь витрин, прежде всего, ювелиров и