Фриц сообщает мне о смерти кота Лотоса. Он дожил до преклонного возраста; он давно ослеп и, должно быть, кротко и с достоинством перешел в вечность. Я привез его в Юберлинген шестнадцать лет назад; он был сыном Ли Пинь[596].

Мирча Элиаде[597] посылает мне главу «Наркотиков и опьянения», которую я дал для его юбилейного сборника (je suis dans le secret[598]), во втором переводе, которым я доволен.

Продолжил чтение «Les Formats». Очень хорошо, если принимать френологическую страсть автора не слишком серьезно — опять выведенные типы плотнее типологии.

Ночью на каком-то базаре; над ним парашюты, на которых висели пилоты, как навес от солнца. Где- то работала мать. Разве предки не помогают нашему освобождению?

Снова годовщина дня, в который пришло известие о смерти Эрнстля.

Ночью двадцать градусов мороза. […]

Ночью резкая перемена погоды; даже идет дождь.

Чудовищная жадность Аманды, с какой она пристально смотрит на птиц за стеклом, когда они расклевывают корм. Шерсть встает дыбом, хвост торчит, как фитиль, челюсти то открываются, то закрываются. Она опять и опять безуспешно прыгает на стеклянную стену.

Ночью в «запретном доме». Там «работал над прозой», то есть не над текстом, а над нитью плетения. Потом на Сардинии под цветущей грушей близ Урджулии.

От Жака Бреннэ пришло одно из изданий Mercure de France: мемуары Канлера, ancien chef du service surete[599] Парижа. Такие люди обладают зорким глазом и замечают много особенного. В их сообщениях содержится переплетение анекдотического узора, во всяком случае, так было еще во времена Канлера. Возможно, и преступление скоро тоже падет жертвой шифровки и превратится в арифметическую игру между правонарушителями и полицией.

Начав листать, наткнулся на Les piqueurs[600]. Они кололи женщин в зад и своими нападениями вызывали панический ужас. Для защиты придумали специальный коврик, который можно было пристегнуть ремнем, protege-fesses[601]. Так может возникать мода.

Это было в 1820 году. Уже тогда «опять» произошли студенческие беспорядки на площади Согласия, которые стоили жизни одному из демонстрантов.

С такими аднотами[602] уже Бен-Акиба[603] нажил себе врагов. Они посягают на «неповторимость».

В полдень Эрнст и Рената Клетт[604]; потом из Юберлингена прибыл Франци фон Штауффенберг. Мы делились воспоминаниями о Килимбо. Еще теплится надежда, что мы раздобудем-таки «Флору Анголы» Гроссвайлера.

Эрнст Клетт: «Сегодня в каждой фразе высказывается противоположное предыдущей». Примета переходного времени. И у нас каждые пять лет — новое поколение.

Вечером я приводил в порядок вид Blaps[605]; скрытно живущие насекомые, найдены под камнями, в подвалах и на развалинах: в Юберлингене, на Сардинии, Корсике, на Балеарских островах, в Сьерре и в Ливане. Одно из наслаждений энтомолога заключается в открытии нового, наполненного жизнью измерения. Как любая мистерия, эта тоже обращена только к тем, кто разделяет тайну; для других все это выглядит абсурдно, даже предосудительно.

В связи со слонами при переписывании «Цейлона» повторяется битва на Гидаспе[606].

Госпоже Муграби: «Это верно, что я время от времени покупал старинные труды о насекомых. Последняя четверть XVIII столетия создала особенно прекрасные. Но и двухтомный Voet, 1806 года, до сих пор можно встретить; я приобрел его приблизительно три года назад за сто пятьдесят марок.

С подобными покупками я должен держать себя в рамках, ибо вместо того чтобы выложить 4200 марок за труд о бабочках, я съездил или мог бы два раза съездить на Конго или на Амазонку и увидеть там животных в естественной среде.

Впрочем, чрезмерная цена книги снижает для меня наслаждение ею. Так, некоторое время назад я прочитал, что издание драматических переводов Гёльдерлина 1804 года было выставлено на мюнхенском аукционе за 3100 марок. Это произведение стоит среди моих книг — серые, неприметные томики; вид их уже давно не доставляет мне подлинного удовольствия. Цена давит на ценность».

«Дорогой господин Ровольт, благодарю за 'Тихие дни в Клиши' — я с нетерпением жду момента, когда смогу приступить к чтению. Прошло двадцать пять лет с тех пор, как я в первый раз занялся книгами Генри Миллера, тогда и во Франции еще продававшимися из-под полы. Сегодня на набережных разложен Сад, и охотников купить его нет, как я узнал от одного букиниста.

Миллер прав, называя себя открывателем ворот. Правда, его манера смотреть на вещи раздута последователями. Это напоминает прогресс в фотографии: вместе с техникой вперед продвигается пошлость и массовый ассортимент. Ну а это — беда для художника.

Прежде всего, я хотел бы отблагодарить Вас указанием на 'Memoires de Canler, Ancien Chef du Service