Антонио Пери[498] в своей книге «Об опьянении на Востоке и Западе». Он упоминает в ней и наш грибной пир.

Утром на горе. Было душно и жарко, трава еще влажная. Беседа о Гёте и его сыне Августе, которому он запретил участвовать в освободительной войне. Тогда несовременное, сегодня это кажется не лишенным смысла. Для старика Европа еще была большей реальностью, чем нация, родина больше, чем отечество. Здесь, разумеется, не обошлось и без эгоизма. Возможно, судьба Августа сложилась бы удачней, скажи старик: «Тuа res agitur»[499].

Ночью сны; я находился с отцом в каком-то большом отеле. У него не оказалось при себе денег; я ему одолжил. Я посчитал это добрым знаком, как и то, что недавно я впервые во сне выдержал экзамен. При пробуждении великолепное солнце; мы обошли корчевание.

Отказал холодильник; сразу стало ясно, насколько мы от него зависим. Я вспомнил первое пребывание на Сицилии; масла без душка не было.

Во второй половине дня к campamento, постройке для сезонных рабочих, потом к реке. Негритянки стирали, мужчины купались. Тропинка меж кустов привела нас к небольшой деревеньке, перед хижинами которой стояли козы, и куры на ярком солнце расклевывали муравьев. Тихо, жарко, много света. Мой нигилизм: лучше всего я чувствую себя без тени при нулевой высоте над уровнем моря на нулевом меридиане и к тому же в безветрие.

Наудачу дальше к более крупной деревне, окруженной полями недавно посаженной кукурузы. Женщины работали там мотыгой, между кукурузой были высеяны бобы. На околице свежая могила с крестом, на котором развевался матерчатый лоскут. На обратном пути мы шли за стройной негритянкой; под покрывалом у нее выделялись контуры ребенка. Она направлялась к сеньору Штауффу, поскольку у ребенка поднялась температура; мы поделились с ней таблетками резохина.

Наконец, опять на fazenda; холодильник уже починили. В общем-то, усадьба, не считая его и освещения, во многих отношениях автохтонна.

Вечером как обычно Gin tonic, красное вино, разговоры, а в это время собаки спят на ковре, и старый Фрайберг в латах взирает из рамы на стене. Кроме того, последние известия по транзистору, «Немецкую волну» часто едва можно разобрать. Видимо, Эрхард уже не сможет больше оставаться на посту канцлера[500]; энергии и проницательности в вопросах экономики для большой политики недостаточно. К тому же он человек добродушный. Жаль, — однако, пример поучительный.

Опять очень красивый свет. Штирляйн хлопотала на кухне, так как сегодня мы ожидаем Тюббенов; поэтому я отправился на корчевание в одиночку. Это был день «больших глыб», которые я, прежде всего, высмотрел под корой омертвелых, но еще стоящих деревьев. Дровосеки [501], жуки-носороги[502], гигантские щелкуны[503]. Попадались и более мелкие виды, среди них различные породы брентид[504], семьи, представителя которой я до приезда сюда находил на воле только один раз — это было в окрестностях Байи, Бразилия.

Во второй половине дня отъезд со Штауффеном, Тюббеном и егерем Китилой на охоту. Мы ехали на лендровере, сперва по дороге, затем по негритянской тропе, наконец, напрямик по кустам.

Потом пешком до гранитной возвышенности, на которой росли молочайные[505] и пестролистые алоэ. Поблизости большие могилы, округлые выкладки камней, в середине пробитые шахтой. Одна могила горбилась полуовальным сводом. Вождь? Два племени? Или, как предположил сеньор Тюббен, две эпохи?

Мы делали теперь второй крюк, пока черный егерь не издал свист. На изрядном отдалении застыли две южно-африканские антилопы, которые тотчас же обратились в бегство и скрылись. Поскольку быстро темнело, мы вернулись к джипу. В сумерках мы проехали мимо одной из глубоких волчьих ям, которые вырывают для ловли крупной дичи; к счастью, мы только задели ее. Прекрасный вечер, полная уединенность.

Приняв душ, мы собрались за бургундским фондю. Для него использовалось мясо лошадиной антилопы[506]; оно лучшее из того, что можно выбрать для этого блюда.

После этого мы еще долго сидели вместе; Георг Тюббен рассказывал о восстании 1961 года, во время которого мужчины оставались только на ферме. Пистолеты во время работы, автомат рядом с кроватью. Все окна защищены так, чтобы ничего нельзя было бросить снаружи. Даже еще сегодня дети постоянно находятся под присмотром; сами они не робеют.

После восстания всех негров, о которых знали или всего лишь подозревали, что они были в нем замешаны, арестовали, и они никогда больше не вернулись. Как я уже слышал от Кремера, эта участь постигла особенно смышленых и полезных в хозяйстве ремесленников. Плантаторы безуспешно боролись с полицией за этих людей. С другой стороны распространился ужас, не прошедший и по сей день. Один из тех случаев, когда право входит в коллизию с моралью или мораль с пользой, какие мне, к сожалению, пришлось пережить довольно много.

Рано утром неутомимый сеньор Тюббен еще раз отправился в кустарник и принес с собой сильного тростникового козла[507]. Вернувшись из своего похода на гору, я увидел, как Китила свежует внушительную тушу, висящую на крюке.

Животное после первого попадания бросилось бежать и уронило помет; на этом месте мигом оказались крупные серые скарабеи, которые занялись им. Их сопровождал такой же крупный, но шелковисто-зеленый вид, который встречался нам на Пиньяне. Сеньор Тюббен принес мне их полную банку; я поблагодарил его, и от имени Лоденфрая тоже. Снова пример невероятной способности восприятия некоторых насекомых; это граничит с волшебством.

В первой половине дня пришли лечиться от глистов негры. Что такое собственно «черный»? Замечаешь ли, что ты черный только тогда, когда соприкасаешься с белыми? Или человек обладает прирожденным недоверием к черному, как к ночи или к темноте в сравнении со светом? Почему негры пытаются распрямить у себя курчавые волосы? В Америке этим живет целая индустрия. Вероятно, чернокожая женщина ощущает черного мужчину более красивым. Почему «черный», «негр» стало восприниматься как бранное слово? В Бразилии я слышал, что в присутствии слуг говорили о «синих». Я предпочитаю здесь «африканец». Сегодня «раса» получила подозрительный привкус; тем не менее, европеец в наши дни является всемирным манекеном. На его языке говорят, носят его одежду, вплоть до галстука. Японка подражает американским кинозвездам; для негритянского вождя белокурая жена — символ статуса. Если бы негры следовали своему номосу, все здесь выглядело бы иначе, естественнее. Такие слова,