Надежда на то, что мы не столкнемся с буйволом, себя оправдала. Вместо них я смог заняться крупными скарабеями, которые отчасти летали над тропой, отчасти парами катали шары, формируемые из помета. Жуки походили на своего священного предка, давшего им название, только они были не черными, а окрасились шелковисто мерцающей зеленью в палитре озаренного солнцем леса.

После двухчасового марша по каменистому бездорожью мы достигли цели: водопада речушки Киссаги. Нас поджидали негры, которые обошли гору, с полотнищами брезента, купальными принадлежностями и провиантом. Там Киссага каскадом низвергается вниз и образует череду резервуаров, связанных маленькими водопадами. Мы все еще находились на территории фермы. Сеньор Штауфф, который впервые посетил эту местность, в шутку определил последовательность: на самом верху купальня патрона и его друзей, под ней купальня гостей, затем — негров, и в самом низу купальня для собак. Склад ума, несомненно, еще барочный.

Мы охладились сперва в купальне гостей и потом по крутым ступеням взобрались наверх в купальню патрона, похожую на крошечный амфитеатр. Там вода была холоднее, чем в нижних чашах; мы встали под пенистые струи. Освежившись, мы обратились к снеди: хлеб, мясо и пиво, в завершение крепкий кофе. При этом ноги в воде; затем субтильная охота. Но вот начался сильный дождь; мы вместе с черными втиснулись под брезент и наблюдали, как мощно набухают водопады. Ливень, как чаще всего происходит в этих краях, через час кончился.

Выступление в стиле старых времен: впереди Мануэль с мачете, потом трое белых, за ними следуют босые негры с поклажей на голове. Киссага теперь стала непроходимой, и поскольку наш грузовик стоял на противоположном берегу, нам пришлось двигаться длинным маршрутом — сначала по галерейному лесу, затем по заболоченному кустарнику. Жесткая и острая трава, lingua de vaca, коровий язык, царапала руки и ноги.

Опять могилы и контуры, точнее, планы давно исчезнувших хижин, утоптанные и обрамленные камнями полы которых вырисовывались на влажной зелени. Они были круглыми — вероятно, следы забытых племен, потому что либоло строят прямоугольно. Перед поездкой я хотел было заняться этнографией страны, но вскоре отвлекся на что-то; похоже, что даже специалисты здесь приходят в отчаяние — одних только народов банту они насчитывают до пятидесяти. Историческое здесь тождественно колониальному.

Марш был утомительным не только физически — безысторичность тоже изматывала: безымянные могилы, заросшие девственным лесом следы очагов. Никого уже нет в живых — ни тех, кто их помнит, ни тех, кто о них печалится или поет им славу. Прозябание в высоком смысле, которое все же, возможно, ближе к бытию, чем названия битв и царей. Наша история — только клюка, с которой мы странствуем по времени.

Мы держались троп диких животных, которые порой вели через пышно цветущую растительность. Это давало нам возможность вкусить богатств, предполагавшихся в дебрях и в кронах. Я, к сожалению, едва мог останавливаться на деталях, поскольку подкрадывались сумерки. На болотистых местах буйно разрослась Rothschildia; мы брели по ее сплетениям.

Наконец, уже в темноте, мы достигли торных дорог fazenda, по которым нам пришлось тоже прошагать еще часок. Между тем мы промокли до нитки. Я снова ощутил здесь старую последовательность, как прежде часто во время военных переходов: сперва бодро вперед, потом спотыкание и усталость до преодоления мертвой точки; за ней следует автоматическая ходьба, которая может продолжаться, пока не свалишься с ног.

Снимаю шляпу перед Штирляйн, которая позавчера вывихнула себе лодыжку, да к тому же голова у нее разболелась. Несмотря на это, она настояла на своем участии в вылазке. Этот день тоже оказался из тех, какой случается редко. Я имею в виду не только полноту и краски, но и насыщенность мира, которая и есть поэзия: не вымысел, а «великолепие вымыслов».

Самочувствие Штирляйн, слава Богу, стало лучше; ночью я опасался заражения крови, поскольку правая нога посинела и опухла. Сегодня день отдыха, тем более что есть несколько ран и контузий. Порезы острой травой лечатся плохо; на людных тропах можно подцепить «негритянскую язву». На кончиках травы сидят также разные насекомые, в том числе черный клещ, дожидающийся того, что его подхватит дичь или собака. Наши всегда с этим мучились.

Во второй половине дня я все-таки не смог отказать себе в обычном восхождении на гору; собакоголовые обезьяны лаяли, агамы кивали, дикобраз подарил мне иголку.

Ночью долгий глубокий сон, усталость второй ночи. В первую, непосредственно после сильного напряжения, тело нервно продолжает работать.

Франци Штауффенберг отвез меня к поперечной дороге, которую я прочесал до кустарника, частью по расчищенной, частью по нерасчищенной земле. При этом несколько находок. Одного из крупных, с желтыми краями Cerambycidae[494] я поймал в воздухе после того, как интенсивно думал о нем. Он, как то часто со мною уже случалось, возник из моей головы[495].

Потом я размышлял над заглавием новой книги. Она содержит тысячи мелких наблюдений, сгруппированных вокруг сжатого центра. Может быть, «Аргус плюс один» (Кое-что о жуке и чуть больше)? Конечно, заголовок должен быть по возможности самым простым. Книга удостаивает заголовок чести, а не наоборот.

Аспекты дня были благоприятными. Во второй половине один из лучших пасьянсов, которые мне удавались.

Чтение: Саллюстий, «Катилина».

В первой половине дня — на корчевание, дабы взглянуть, что имелось под корой омертвелых деревьев. К сожалению, начался дождь; по счастью, поблизости оказался смотритель Доминго; он вывозил на грузовике кофейные растения. Я смог укрыться в кабине. Доминго спросил меня о значении того, что я добывал сачком и специальным экраном, и был доволен, когда услышал, что я преследую злых вредителей. Одна из моих невинных отговорок.

И во второй половине дня у нас полил сильный дождь с грозой, для сеньора Штауффа отрадный. Мы с ним поехали в Калуло; сегодня почтовый день, немецкие плантаторы встречаются в городе. Договариваются о визитах, обмениваются новостями. Кроме того, покупки.

В обратную поездку по размокшим дорогам мы прихватили с собой егеря сеньора Тюббена; он намеревался присмотреть в окрестностях дичь. Его хозяин в субботу собирается на охоту.

Среди почты известие о смерти Эрхарда Гёпеля[496], с которым меня связывает много общих воспоминаний. Вот ушел человек, который знал об искусстве и художниках больше своих современников, — человек, который разбирался в частной жизни живописцев и картин, а также в их магической субстанции.

Далее меня огорчили сообщения о шторме в Италии. Кажется, тяжело пострадали Флоренция и Венеция.

Вырезка из газеты: Рудольф Гельпке[497] о жителе Гелиополя