башне из слоновой кости. Дело в том, что Эрнст Юнгер, как и многие другие журналисты, писатели и философы, чьи имена регулярно всплывают на страницах дневника, выступал интеллектуальным представителеям широко распространенного в эру Аденауэра консервативного умонастроения[1061]. После войны многие правые интеллектуалы, лишившиеся в результате оккупационной политики — кто-то на время[1062], кто-то навсегда — своего прежнего статуса, естественным образом ощущали одиночество и в равной мере причастность общему делу «другой Германии». Позднее Юнгер демонстративно подчеркивал, что не читал немецкой литературы, выходившей после «года трех кайзеров» (1888). Оказавшись перед необходимостью воссоздания среды для общения, немецкие правые интеллектуалы в конце 1940-х — начале 1950-х гг. избрали «эзотерическую коммуникацию», которая заключалась не только в игнорировании «демократической» прессы, но и в создании собственных журналов, а также культивировании личных связей с помощью корреспонденции и частных встреч. Стратегия эзотерической коммуникации неизбежно предполагала отказ от любых форм политической активности, сопровождавшийся убежденностью в том, что «пространства для самостоятельной германской политики больше не существует»[1063]. Однако это вовсе не означало отсутствия собственно консервативной критики культуры, которая во многом формировала публичное пространство дебатов в Федеративной Республике накануне и после событий 1968 г. Процитируем лишь несколько наиболее характерных замечаний Юнгера:
О войне: «Ответной реакции в виде крайнего скепсиса было не избежать. Проявления его нам известны: отвращение к мундиру, флагу, гимну, идеалу боевого рыцарства. К тому же чувство вины — здесь в отношении китайцев — обморочное застывание в низком моральном поклоне… Духовное положение молодого поколения после проигранной войны сходно с немецким — в то время как в странах- победительницах, в Америке, в России, даже во Франции, еще есть герои, например, герои Красной армии, освобождения, сопротивления, побежденные в этом отношении оказываются 'далеко впереди'. То, что еще осталось от традиций и этических обязательств, выкорчевывалось с огромным старанием. На отходах собираются навозные мухи» (3-12 августа 1965 года).
О проблеме «немецкой вины»: «Мир вошел в такую фазу, в которой один отцеживает от нечистой совести другого. Доилыцик совести, новая профессия. Этим живут народы, партии и одиночки, даже философы. И это тоже не улучшает дело и бьет мимо; мне негры были и есть приятны» (20 ноября 1966 года).
О свободе печати: «Подтверждение духовной свободы начинается только там, где о свободе прессы давно уже нет и речи» (2 октября 1967 года).
Этот стиль оставался характерным для право-консервативных интеллектуалов и после их возвращения в публичное пространство. И все же поразительно, что стратегия подчеркнутого изоляционизма, избранная Юнгером, в ретроспективе оказалась чрезвычайно эффективной и, в конечном счете, способствовала его реинтеграции в канон современной немецкой литературы[1064]. Но задел, собственно, был положен еще в 1982 г.: через год после выхода второго тома «Семидесяти», «спорный» (umstritten) немецкий писатель Эрнст Юнгер стал обладателем престижной литературной премии им. Гёте г. Франкфурта-на-Майне.
Почему мы говорим не об интеграции, а о реинтеграции, которая происходила действительно долго и не без серьезного сопротивления со стороны либерально-демократической общественности? Здесь следует иметь в виду одно немаловажное обстоятельство. Автор, который возвращается к систематическому ведению дневника в 1965 г., в то время отнюдь не являлся аутсайдером немецкой литературы. Даже наоборот. Он был обласкан прессой, издавал вместе с европейской знаменитостью, антропологом и религиоведом М. Элиаде «Антей. Журнал для свободного мира», удостоился в своей адрес хвалебных слов со стороны
Г. Гессе и 3. Ленца[1065], наконец, обрел своего постоянного издателя (Эрнст Клетт) и выпустил первое собрание сочинений в ю томах.
В первые годы существования Федеративной Республики сложилась уникальная ситуация. В начале 1950-х гг. вернувшийся из эмиграции Томас Манн писал в одном письме: теперь решается, кто будет представлять немецкую литературу в Федеративной Республике — я или Юнгер[1066]. Послевоенные тиражи романов «На мраморных утесах» (1939) и «Гелиополь» (1949), а также дневника «Излучения» (1949), не считая философских эссе и небольших путевых дневников, измерялись десятками тысяч, и Юнгер действительно был наряду с проникавшими из-за границы американскими писателями вроде Э. Хемингуэя одним из самых продаваемых и читаемых в Федеративной Республике авторов[1067]. И словно в подтверждение своего фактического статуса национального писателя Эрнст Юнгер получил в 1959 г. из рук федерального президента Теодора Хойса Большой крест ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия». О том, почему история германской литературы второй половины XX столетия все же ассоциируется с другими именами, следовало бы писать отдельное исследование, которое совсем не входит в наши задачи.
Однако вернемся к «путевой» составляющей дневников. Небезынтересно отметить некоторые элементы литературной (само) стилизации и (само) репрезентации, которые не бросаются сразу в глаза. Во-первых, «достигший библейского возраста» писатель выступает не как индивидуальный путешественник, а в сопровождении своей второй жены, которая постоянно о нем заботится. В тексте дневников она выступает под именем Штирляйн (Stierlein) — так по-немецки звучит уменьшительное от «Тельца» (Stier), знака Зодиака, под которым родилась доктор германистики Лизелотте Юнгер (Бойерле). Тем самым уже здесь автор ненавязчиво признается читателю в своих симпатиях к астрологии, которая в поздний период творчества была для него (наряду, скажем, с физиогномикой) необходимым в эпоху «одухотворения» средством толкования космических символов, — средством, «несправедливо оказавшимся в руках сектантов».
Во-вторых, сама топографическая карта перемещений автора по Германии носит подчеркнуто консервативный (прежде всего, в социальном смысле) характер. Элитный гамбургский район Бланкенезе на правом берегу Эльбы, замок Гогенцоллернов Хехинген, штутгартский дом издателя Эрнста Клетта и, наконец, дом писателя в Вильфлингене (бывший дом лесничества в стиле южногерманского барокко) с окнами на родовой замок баронов фон Штауффенберг, где Юнгер был всегда желанным гостем.
В-третьих, автор старается поставить свои вояжи то в контекст античных путешествий, то намекнуть на «школу Гумбольдта», когда путешествовали пешком или на лошади, то просто обратить внимание на перст судьбы. «Путешествия ведут не столько через ряд мест, сколько вдоль цепочки друзей» (12 октября 1965 г.). Или в другом месте: «Я подумал, что мои путешествия походят на античные в том смысле, что ведут скорее от друга к другу, нежели от местности к местности» (13 октября 1966 г.). Некий музыкант и дирижер из Цюриха Герман Дубе однажды пригласил Юнгера на Гран - Канария. Вышло так, что автор смог отправиться туда лишь после его смерти и таким образом «унаследовал путешествие» (29 мая 1970 г.).
Грандиозная карта маршрутов выглядит так, как если бы из деревушки Вильфлинген в Верхней Швабии тянулись незримые нити в самые разные точки постколониального мира. «Франци» фон Штауффенберг приглашает чету Юнгер посетить свои плантации кофе в Килумбо — аккурат в год первого вооруженного восстания за независимость Анголы. Путь туда лежит через Португалию Салазара, и в Лиссабоне гражданин Федеративной Республики делает прозрачный намек относительно выучки местной полиции. Приплыв на португальском теплоходе в Анголу, Юнгер входит в общество немецких переселенцев из Юго-Западной и Восточной Африки, плантаторов и заядлых охотников, чьи живые и жизненные образы невольно заставляют читателя вспомнить о героической, но тщетной борьбе подполковника фон Леттова- Форбека против англичан в годы Первой мировой войны.
Наконец, первое большое путешествие, которым открывается дневник, было не чем иным, как роскошным подарком Вернера Трабера, сделанным давнему другу ко дню рождения[1068]. С именем В. Трабера, директора Гамбургского пароходства HAPAG (Hamburg- Amerikanische Packetfahrt- Actiengesellschaft), связано возрождение этой кампании после войны. И теплоход «Гамбург» (тоннаж: 2826 BRT) стал первым судном, которое в 1950 г. снова вышло на международные линии.
Накануне отъезда Юнгер получает письмо от Мартина Хайдеггера: «Мартин Хайдеггер, который в
