– Тебе она вряд ли в монастыре пригодится. Хотя… Наверняка пригодится монастырю. И все-таки, Талик, странное ты принял решение. Так на тебя не похожее. Ведь Алеши Карамазова из тебя никогда не получится. Когда-то я думал, что он получится из меня. Слишком я о себе хорошо думал.

– Ты чего, Санька? Ты очень хороший человек, и ты это знаешь.

– Об этом должны знать другие. А я в последнюю очередь. У меня же получилось наоборот. Только я об этом и знал. И так старался следовать образу хорошего человека. Пожалуй, перестарался.

Остальную часть пути мы ехали молча. Я не понимал Саньки. Он был каким-то поникшим, уставшим, сломленным. Нотки нравоучения исчезли бесследно из его голоса. Хотя, возможно, этих самых нравоучений мне так сегодня не хватало. Мне так хотелось, чтобы кто-то научил, как жить дальше.

В маленьком полутемном кафе мы заказали себе по бифштексу и чашке кофе.

– Выпить сегодня охота, – откровенно признался Санька.

– Почему именно сегодня?

– Потому что есть повод. Я ведь скоро женюсь.

– Поздравляю. Только ты это так говоришь, словно хоронишь кого-то.

– Возможно, Талька, и хороню. Но не кого-то, а самого себя. Считай, что мы сегодня оба присутствуем на похоронах.

– Ну, в таком случае, угощаю.

Я ожидал в ответ возмущенный отказ, предложение угостить самому. Но услышал лишь покорное:

– Угощай.

Я знал, что человека может сломить безденежье, безработица, смерть близких. Но не слышал, чтобы его сломила предстоящая женитьба.

Вскоре нам принесли коньяк. Я разлил его по рюмкам.

– Странно, ты ведь раньше никогда не пил, Талик, – заметил Шмырев. – Впрочем, извини. Я все понимаю. Эта трагедия… Это, кого хочешь, сломит. Знаешь, но все равно я не думал, что это так сломит тебя. Ты ведь совсем другой. Ты ведь по жизни благополучный. Есть такие счастливчики. И вдруг теперь ты разом все решил перечеркнуть. Не думаю, что монастырь тебе поможет. И не думаю, что ты поможешь ему.

– Что тебя так мучит, Санька? – я поднял бокал и залпом выпил, глядя неотрывно в Санькины светлые, очень печальные глаза. – Это же так просто: не хочешь жениться – не женись.

– А что делать? – искренне спросил Санька. Словно женитьба была последним пристанищем его измученной души. – Что? И не все ли равно. Мне уже вообще все равно давно. Любимой профессии нет, любимой семьи нет, даже не знаю, люблю ли я свой город и свой дом. Знаешь, у меня возле дома рос клен, я сам еще в детстве его посадил вместе с отцом. Боже, как я радовался каждый день, что он набирается силы. Осенью радовался его ярко красным листам, зимой голым веткам, весной зеленым сочным почкам. Когда умер отец, он, только он поддержал меня, понимаешь! Нет, ты понимаешь, это дерево столько раз мне спасало жизнь! А теперь… И не потому, что оно перестало спасать. Просто мне все равно. Спасает оно меня или нет. Я выглядываю в окно и вижу лишь перед собой обычный клен, каких тысячи. И не больше. Это страшно, Санька, когда не хочется уже, чтобы спасали… А любимую девушку я давно потерял, ты знаешь. Я часто думаю, если бы тогда она не отвергла меня… Ведь все, возможно, было бы по-другому. Она бы была жива. И был бы жив я. Зачем она свернула со своего пути. Ведь на ее пути должен был быть только такой человек как я. Она захотела другого. Что называется не по карману. Не по карману и расплатилась.

– Ты об Альке? – просто, пожалуй, слишком просто спросил я. Но на всякий случай осушил еще одну рюмку.

– Ты помнишь ее имя? – в глазах Саньки появился нездоровый блеск.

– Я все помню, – невозмутимо ответил я. И сам поразился своей невозмутимости.

Мне вдруг захотелось покончить разом со своим прошлым. Безжалостно рассчитаться с ним. В конце концов, после физического, реального убийства человека я вдруг понял, что уже ничего не боюсь. И смерть Альки выглядела всего лишь фарсом, в котором я сыграл водевильную роль. Мне не было страшно. Мне захотелось поставить точку или, хотя бы на первый раз, запятую. Или восклицательный знак! Может хоть это встряхнет Саньку! И он переключит свое отчаяние на меня, свою ненависть на меня и вновь начнет жить! В конце концов, ненависть порой дает больше шансов на жизнь, чем любовь. Я не мог видеть, как мучился мой бывший друг. Этот благородный парень, немножко ботаник, он так когда-то верил в человечество! Я хотел, чтобы он верил в него и дальше. Кто-то же должен. Пусть это даже случится ценой нашей бывшей дружбы.

– Я любил Альку, – Санька держал перед собой рюмку с коньяком и смотрел сквозь нее на меня.

– А я, наверное, нет. Хотя до конца не знаю.

– Что ты хочешь сказать, Талик, – Санька выпил и спокойно на меня посмотрел. Он еще ни о чем не догадывался.

– Ничего особенного. Разве, что Алька не любила тебя.

– Ты не сделал открытие. Я это прекрасно знал. Значит, она любила другого? И ты наверняка знаешь кто он?

– Знаю, Шмырев. Он перед тобой.

Воцарилось молчание. И лишь стук каблучков официантки его нарушал.

Я ждал. И вызывающе смотрел на Саньку. Еще чуть-чуть. Он наконец-то опомнится и со всего размаха ударит меня по морде. У Саньки был сильный удар, я это знал.

Санька отставил рюмку в сторону и стал закасывать рукава.

Ну же, еще чуть-чуть. И передо мной вновь предстанет прежний друг и враг одновременно. Санька. Благородный, честный, всю жизнь откровенно, часто бессмысленно, отстаивающий честь и добро. Все вернется на круги своя. Я, пижон, эстет и негодяй, плюющий на чужие мысли и чувства, играющий лишь на своей стороне. Отличный форвард, нападающий всегда первым, чтобы не успели напасть на меня. Всегда забивающий гол в чужие ворота. Чтобы никогда не забили в мои. И Санька, играющий только по правилам, защищающий ворота всей команды, всего двора, всего человечества. Ну же, Санька, ударь меня.

Санька засучил рукава. И прямо посмотрел в мои вызывающе наглые глаза.

– Жарко здесь, правда?

Я по-прежнему молчал. Я думал, что он просто не оправился от первого шока. Я отнял у него любимую девушку. Возможно, по моей вине она и погибла. Он этого мне никогда не простит. Не имеет права простить.

– Ты ожидал, что я тебя ударю? – усмехнулся Санька и поднял рюмку. – Зря ожидал. Давай лучше выпьем. За будущее, говорят, не пьют, говорят, плохая примета. Нам остается выпить за прошлое, оно ведь у нас было общим, правда, Талька? Общий двор, общая команда, общая любовь.

Ну же, Санька, давай, плесни в мое нахальное, раскрасневшееся лицо коньяком.

Санька со мной дружелюбно чокнулся.

– Прошлому не бьют в морду, Талик, и не плещут ему в лицо коньяком. За него только пьют.

Санька осушил рюмку. Я последовал его примеру. Мне так хотелось в этот миг съездить ему по морде, предварительно плеснув в нее коньяком. Но, положа руку на сердце, не было повода. Санька никогда мне ничего плохого не сделал. Он просто сегодня или вчера отказался от веры в человечество и просто стал в ряды человечества. Где уже стоял давно я.

– Знаешь, Талик, я давно это подозревал, об Альке. Но не хотел или боялся признаться в этом себе. А возможно, не хотел терять тебя. Но как видишь, ты оказался благородней, кто бы мог подумать! И все так просто оказалось. И правда выплыла наружу. И я тебя не потерял.

– Знаешь, Шмырев, ты не женись, а? – очень искренне, по-детски попросил я и положил руку на его плечо.

Он не выдержал и расхохотался. Как-то страшно расхохотался. Грубо, почти до слез.

– Я обязательно женюсь, Талик. Человек не должен жить один. Ну, разве что в монастыре это возможно и оправданно. Хотя… Я тоже тебе скажу. Ты слишком много взвалил на себя. Вот еще хочешь взвалить на себя Альку. Зачем тебе столько непосильной ноши? Ты ни в чем не виноват, запомни это. И поверь мне, если сможешь. В конце концов, ты же – форвард. С любым нападающим это могло произойти. А со мной, возможно, не произошло только потому, что я по случайности оказался защитником. Так когда-то в детстве решили еще за нас. И причем здесь ты? Знаешь, я больше тебе скажу. Мой сосед когда-то сбил