словно в этом небольшом кабинете, заваленном книгами, цветами, и птицами за окном, вмещался весь мир. Впрочем, разве этого мало для мира? Цветы, птицы и книги. И зачем люди хотят на много больше? И почему я так много когда-то хотел? Я случайно натолкнулся на взгляд Надежды Андреевны. Ах, да. Еще она. Она поселилась в моем маленьком мире, который я сегодня принял. И все же надеялся, что не навсегда.

– Я на пару часов сбегаю на работу, а квартира в вашем распоряжении.

– На работу? – Я был искренне удивлен. Не знаю почему, но мне казалось, что ее работа – это был муж. Я не мог представить ее вне этой квартиры, вне воспоминаний о муже.

– Да, я подрабатываю иногда. Частными уроками музыки. Хотя теперь… теперь все уже будет по- другому.

– Вы бросите работу?

– Напротив, я только начну работать. Раньше ведь существовала только работа мужа. А моя… Это так, чтобы заполнить время другим. Ну и, конечно, немного заработка. Хотя на музыке много не заработаешь.

В черном строгом драповом пальто с потрепанным каракулевым воротничком, в махеровом берете и коричневых сапогах с широкими голенищами, она выглядела типичной учительницей. Правда, для учительницы музыки была слишком уж старомодной. А ведь она далеко не стара. Я в очередной раз удивился, что мог найти в ней ученый Смирнов. Пусть и сам внешне не примечательный, не яркий, он все же оставался человеком, каждодневно мечтающим об открытии, человеком мысли и своей, пусть никому непонятной, фантазии. Впрочем, дальше этого он не пошел. Яркие фантазии и любопытные мечты, а рядом блеклая, абсолютно неинтересная женщина. Кто же из них победил. Ответ на этот вопрос я знал прекрасно.

Наспех умывшись, попив чаю и послонявшись взад-вперед по комнате, я от невыносимой тоски, захлестнувшей меня, от безысходности, в которую я угодил по собственной воле, решил плюнуть на все и вновь поспать, чтобы забыться. По-другому я пока бороться с тоской не умел. К тому же было еще очень рано. Ведь проснулся я не по собственному желанию, а по желанию голубя.

Я на всякий случай подбросил им еще крошки хлеба, и устало упал на диван. Тут же сомкнул глаза. Я очень, очень устал за это время. Меня никогда так не изматывали ни тренировки, ни перелеты, ни презентации. Измотать до болезненной тоски, до паралича воли меня смогла только совесть. И я устал с ней бороться. Я решил ее почаще усыплять. Причем делалось это элементарно. Нужно почаще спать самому.

Но даже такое простое мне снова не удалось.

Едва задремав, я вздрогнул от пронзительного звонка в дверь. И твердо решил не открывать. Это был не мой дом и лишние разбирательства с соседями мне тоже ни к чему. Я ожидал, что вновь позвонят. Но за дверью быстро успокоились и звонок не повторился. Зато сон как рукой сняло.

Я медленно натянул на себя брюки и майку и на всякий случай на цыпочках подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестничной клетке никого не было. Я осторожно приоткрыл дверь и услышал медленный шаги, поднимающиеся по лестнице. И пронзительный звонок наверху. Я уже было собирался уйти, как заметил на полу аккуратно сложенную газету. Я в недоумении поднял ее и плотно закрыл за собой двери.

Это была обычная рекламная газета, которую бесплатно раздавали на каждом переходе и станции метро. Что за правила в этом дурацком доме! Будить людей, чтобы подбросить рекламу! Сомневаюсь, чтобы ученый Смирнов читал ее по утрам. Я не на шутку рассердился. Еще не зная, что именно с этой бесплатной газеты и пронзительного звонка в дверь будет начинаться каждое мое утро.

Лениво выпив чашку дешевого кофе, которое любезно оставила Надежда Андреевна, я машинально просмотрел бессмысленную газету. И неожиданно зацепился за объявление о ритуальных услугах. Я горько усмехнулся. Ритуальные услуги, похоже, всегда будут преследовать меня. Все же мне следует сходить на кладбище. Я дал себе слово отнести цветы Альке… Дарил ли я ей цветы при жизни? Не помню. Я уже ничего не помню. Но вряд ли. Алька так мало похожа на девушку, которой дарят цветы. Вот Диана… Она их требовала постоянно, непременно в огромных плетеных корзинах, которые украшали золотые ленты и банты. Хотя разве можно требовать цветы? Не знаю. Алька их никогда не просила. И я должен ей их сегодня подарить. Без ее согласия. И с опозданием. Тем более, сейчас нет риска нарваться на Надежду Андреевну, которая могла пожелать посетить могилу мужа.

Наспех собравшись, я поехал на машине на кладбище. С букетом из двадцати желтых роз. Молча, с непокрытой головой, постоял минуту перед ее скромным памятником. И уже было собирался положить цветы на мраморную плиту, как вдруг вспомнил, что совсем рядом находится могила еще одного человека. Человека, которого я не знал, которому ни чем не был обязан при жизни. И, которому после смерти, обязан всем. Даже своей судьбой.

Я по-братски разделил розы. Десять положил на могилу Альке. Она весело смеялась с фотографии. Не лукавя и не притворяясь. Мне кажется, даже не осуждая меня. Если бы я тогда остался с Алькой… Возможно, правильной получилась бы наша судьба? Неужели прав Смирнов в своих наивных теориях? Нужно идти по той дороге, которая лежит прямо перед тобой. Которую ты видишь собственными глазами, а не с чужих слов. И не стоит ни от чего отказываться, чтобы ни встретилось на этом пути. Судьба сама должна за нас решить, как и от чего отказаться. И не стоит пытаться перескочить на другую дорогу, даже более безопасную и совершенную. Вдруг она приведет прямиком к обрыву.

Рядом была могила Смирнова. Он наверняка ни от чего не отказывался и шел по выбранному пути. Но разве теперь от этого ему легче? Впрочем, возможно, и да. Я аккуратно положил десять роз. И уже собирался побыстрее уйти, поскольку было не исключено, что после работы на кладбище могла заглянуть Надежда Андреевна. Как я и предполагал, она заглянуть не успела. Я на нее не нарвался. И все же почувствовал, как тяжелая рука сжала мое плечо. Я вздрогнул и резко оглянулся.

– Привет, Талька.

Передо мной стоял Санька Шмырев. Меньше всего на свете я хотел бы сейчас видеть его. И что за дурацкая привычка – встречаться с ним последнее время на кладбище. Хотя, возможно, это знак. Мы окончательно хороним и свою юность, и свою дружбу.

– А я и не знал, что его здесь похоронили, – Санька кивнул на деревянный крест, заваленный венками, из-за которых выглядывала круглая фотография и инициалы.

– Здесь, Санька, здесь. Где-нибудь же нужно было похоронить.

– Ну, да. Вполне логично. Недорогое кладбище для недорогих людей.

– Кому-то эти люди очень дороги, Санька.

– Ты изменился, Талик.

Я посмотрел на часы. Не хватало столкнуться нос к носу с вдовой Смирнова. Так долго скрываться, чтобы в один миг по нелепой случайности раскрыть все карты.

– Я очень спешу, Санька, ты со мной?

– Вообще-то я пришел на могилу Али. Мне хотелось о многом подумать.

Я вдруг вспомнил, что на могиле лежать точно такие десять желтых роз. Меньше всего мне хотелось объяснять Саньке, зачем я туда их положил. Поэтому нужно было любыми путями увести Саньку.

– Знаешь, Сань, мы так редко с тобой видимся. Пожалуй, с мертвыми ты видишься чаще. Да они никуда и не денутся. А вот живые…

– Я слышал, что ты ушел в монастырь?

Ну и Диана! Язык, как помело!

– Ухожу, – поправил я Саньку. – И это равноценно тому, что для тебя я тоже скоро умру. Только в отличие от других могил, ты не сможешь посетить мою.

– Это веский аргумент, – усмехнулся Санька.

Он оглянулся, и помахал рукой в сторону алькиного памятника.

– Вот так-то лучше, – я схватил Шмырева за локоть и, чтобы он не передумал, потащил к выходу. Вскоре, феррари несло нас в центр.

– Хорошая у тебя машина, – с какой-то необъяснимой тоской в голосе сказал Шмырев.

Это так было на него не похоже. Словно он сам всю жизнь мечтал о такой машине. Я бросил удивленный взгляд в его сторону.

– Неплохая, но далеко не новая.