у Альки). Очереди за мандаринами не было. Наверное, сегодня, меньше стало их любителей. А, возможно, из-за того, что они стали продаваться на каждом углу.

– Мандарины отличные, покупай, парень, не пожалеешь, – она навязчиво протянула мне сомнительный мандарин.

Я взял его и повертел в своих руках. Наверняка она выбрала лучший. Но это ему не помогло. Он местами был сморщенный и побитый морозом.

– Скажите, – обратился я к ней, будучи единственным покупателем. – У вас самые лучшие мандарины на свете?

Она резко захлопнула рот и вытаращилась во все глаза на меня, тут же отобрав мандарин.

– Нет, ну, правда, скажите – самые лучшие?

Я видел, что она любой ценой хотела заловить единственного потенциального покупателя. И уже набрала полный рот воздуха, приготовившись ответить: еще бы! Но, не знаю почему, возможно, сегодня у меня был жалкий вид, возможно, глаза опухли от мороза и слез, возможно, болезненно тряслись губы, но она неожиданно честно ответила:

– Ступай, парень, во-он туда!

Она взмахнула рукой, указывая в противоположную сторону.

– Там супермаркет, там мандарины более качественные. А у нас и с кислинкой, и с подгнившим бочком, чего уж… Да и ящик последний остался, уж мне-то поверь, не самый лучший. Подмороженный. Но это я виновата. Как следует, не укутала, мне и расплачивайся. А чего я тебе всякую ерунду буду подсовывать, ты-то тут при чем.

Не знаю почему, она меня, эта незнакомая продавщица, вдруг пожалела. По ее виду я понял, что она не раз подсовывала и замерзшие мандарины, и гнилые. А вдруг увидев меня, словно очнулась. И готова была мерзнуть еще часа два на морозе, но меня не обманывать. Алька, не твои ли это проделки? Но я тебя и на сей раз обману.

Я дрожащими руками вытащил портмоне, достал деньги, даже не знаю сколько, и протянул продавщице.

– Мне весь ящик, – попросил я.

Она оторопела. Потом встрепенулась. По ее лицу мгновенно пробежала радость, какое-то немыслимое счастье. Она не могла удержаться от такого соблазна, вот так просто, на халяву спихнуть какому-то чудаку или тайному алкоголику все это гнилье. И платить хозяину за него не надо. И торчать на морозе. В этот миг все это отразилось на ее морщинистом, красном от мороза, толстом лице. И искушение. И горечь от того, что она на это искушение почему-то не поддастся. И радость, что не поддастся. Она даже почувствовала гордость за свое решение, может, впервые за долгое время, и гордо встряхнула головой.

– Нет, парень, – в ее глаза светилось торжество. – Мандарины не продаются. Поскольку это – брак!

Я уже знал, уже чувствовал, что никакие деньги. Никакое желание халявы не заменят этой гордости. Понимания своего достоинства. Она словно вдруг поднялась на несколько ступенек над собой. И впервые за свою жизнь встала на пьедестале. Сейчас ее ничто не могло сломить. Я это уже отчетливо понял. И сломить ее торжество в этот миг могла только изощренная хитрость. Я не преминул ею воспользоваться, у меня этого товара было в избытке.

Я взволнованно посмотрел на часы и присвистнул.

– Ого, я же опаздываю, ну, же мамаша, пожалуйста. Я понимаю ваши правила торговли, но, может, пойдете на уступки? А? Не успею я к другому лотку, да еще придется искать и отмороженные мандарины, и с гнильцой.

– А к чему тебе такие? – не сдавалась она, подперев руки в бока.

– Вино делать, – простодушно ответил я. – Именно с таких получается великолепнейшее вино, изысканный аромат! У меня рецептик дома, один француз по блату украл в эксклюзивном ресторане в Париже.

– Француз? – она недоверчиво покосилась. – Ну, у французов воровать можно, это ничего, мало их от Москвы гнали.

– Мало, мало. Ну, а рецептик я и тебе принесу, честное слово.

После рецептика она поверила, прямодушно так. Она и помыслить не могла, что такое можно сочинить.

– Ну бери, коли так, отдам по дешевке.

Я бросил деньги на прилавок.

– Погоди, погоди, тут деньжища, а не деньги. Столько этот товар не стоит. Счас я сосчитаю, а положенное верну, – она уже знала, что такое торжество честности и с этим не собиралась расстаться.

– Не нужно положенное, – воскликнул я от радости, схватил ящик и уже попытался смыться, но не успел. Она ловко всунула сдачу в карман моего пальто.

И я ей уже не перечил. Я уже чувствовал, что с этого пъедестала ее трудно свалить. Теперь она никогда в жизни не обманет своего покупателя. Если конечно, сегодня ночью не пожалеет о своем благородстве. Сегодняшняя ночь, пожалуй, будет последним ее искушением. И я надеялся, она его выдержит.

Сколько я слышал о том, что вниз катиться гораздо легче, чем подниматься вверх. И вдруг сегодня я опроверг эти догмы. Не может быть это правдой. Если бы человек, особенно не самый хороший, хоть раз в жизни совершил благородный поступок и почувствовал радость от этого, ему было бы легко, очень легко подниматься в гору. И он вряд ли бы с горы захотел вернуться назад, вниз. Падать, может, и легче, но подниматься куда приятнее.

Я загрузил мандарины в багажник и улыбнулся. И этому снегу, и этому ледовому катку, и этому дому, и своему детству. Мне давно не было так хорошо. И я совершенно не жалел о прошлом. И о своем падении, и о той яме, в которой когда-то оказался. Мне вдруг показалось, что именно сегодня, в этот вечер, я вместе с продавщицей поднялся на одну ступеньку. Еще робко, еще незначительно, но сумел сделать этот шаг наверх. А в той яме, куда я когда-то упал очень давно, валялась и моя золотая клюшкаё и мой лавровый венец, и потрепанная книга Гиннеса. Я же – без ничего, без вещей и дома, без славы и работы, без сожаления о прошлом – сделал первый и робкий шаг наверх.

Хотя не исключал, что еще будет, как у продавщицы, искушение легко и бездумно соскочить вниз.