избавляюсь от непосильной ноши, значит, для этого есть причины. Он прав. Много причин. Я сочувственно посмотрел на Лешку.
– Ну, все, ребятки! – я шутливо им поклонился. – Как говорится в таких случаях – желаю счастья в личной жизни!
Леха уже в этом счастье определенно сомневался.
– И что ты теперь будешь делать, Талька? – хмуро спросил он.
– Как что? – я изобразил на своем лице искреннее недоумение. А что в таких случаях делают? Ухожу в монастырь.
С монастырем, пожалуй, я поспешил. Вскоре Диана незамедлительно раструбила об этом всем репортеришкам. Везде, где только возможно, повыходили заметки с сообщением, что известный хоккеист Белых, недавно убивший ученого Смирнова, покинул этот бренный мир навсегда и подстригся в монахи. А через пару месяцев в гламурном журнале для сплетников вышло злобное интервью с Дианой под названием «Лешкина любовь», в основном посвященное моей скромной персоне. Она не гнушалась интимных подробностей. И закончила тем фактом, что я чуть не убил из-за нее своего лучшего друга, ползал перед ней на коленях, желая вернуть любовь, что она лично вынимала меня из петли и что, наконец, я из-за нее ушел в монастырь, не сумев пережить суровые реалии жизни.
М-да, женщины могут простить что угодно, возможно, даже убийство из ревности, но только не счастье. По поводу расставания с ними.
Я не разозлился за эту статью, не возмутился. Мне она была в некотором роде выгодна. За монастырскими стенами меня уж точно никто не потревожит. Я могу считать себя вычеркнутым из списка, живущих на этой земле. Но это не означало, что я умер. Просто покинул этот навязчивый, лживый и бесперспективный мир. Чтобы обрести свой.
Но это все случиться попозже. А этим вечером я уходил навсегда от своей бывшей возлюбленной и своего бывшего друга. И ни капельки не сожалел об этом.
Я выскочил на улицу и глубоко вдохнул свежий воздух. Стоял апрель, но зима если и уходила, то крайне медленно. Сегодня она вновь крепко заняла свои позиции, одарив весенние календарные дни крепким морозом и снегом. Я искренне любил зиму. И чувствовал себя зимой как рыба в воде, словно Ихтиандр. Помню приятные ощущения детства, когда выглядывал в окно и видел медленно падающие белоснежные хлопья снега, сугробы и нашу спортивную площадку, уже залитую толстым слоем синего льда. Я благоговейно брал в руки клюшку, сентиментально, чтобы не видела мама, целовал ее. А потому принимался за важнейшую работу – точил и чистил коньки. Даже потом, когда хоккей стал моей профессией, ремеслом, которым надо заниматься круглый год, я все равно по наитию с благоговением ждал зиму. По детской привычке, по детским щемящим впечатлениям считая, что только зимой по-настоящему могу быть счастливым. Потому что только лед, холод и снег – полноправные составляющие настоящего хоккея. Другие времена года – это лишь искусственное его дополнение… Разве можно сравнить то ликование, когда, уставший, красный от мороза, с обледенелыми руками, коньками, переброшенными через плечо, возвращаешься домой и сразу лезешь в пенистую ванную, согреваться. А потом с жадностью набрасываешься на горячий ужин, вдыхая аромат жареной яичницы с луком и докторской колбасой. Разве может повториться это впечатление летом или весной, когда после тренировки в холодном зале сталкиваешься лицом к лицу с обжигающим солнцем. Это так противоестественно, так неуютно и не так красиво.
Теперь, эти детские воспоминания, эти вибрирующие ощущения до легких коликов в сердце, целиком захватили меня, когда я уже сидел в машине и вглядывался в лобовое стекло, на котором равномерно, влево и вправо двигались «дворники», расчищая падающий снег. Машина сорвалась с места. И я знал, куда она меня понесет. И я знал, куда именно сейчас, в эту минуту, хотел поехать.
Остановился я возле своего старого дома, в своем старом дворе, где мы когда-то жили с мамой. Где я не был с тех самых пор, как она умерла. Когда слишком поспешно, но и, не забывая о выгоде и, принимая крикливые аргументы Дианы, продал квартиру, где родился и вырос. И где, наверное, был по- настоящему счастлив.
Я вышел из автомобиля и, забросив голову вверх, долго вглядывался в окно на кухне, где горел свет. Совсем чужие люди уже живут там. Они наверняка сделали ремонт, поменяли обои и линолеум. Возможно, и двери, на которых с моего рождения мама химическим карандашом отмечала мой рост. И свет в окне тоже совсем другой. Хотя может быть разве другой свет? И все же я знал, что другой. Не мог объяснить, чем он отличается, но физически это чувствовал. Тот свет, свет моего дома, навсегда, в каких-то смутных, неосознанных ощущениях запечатлился в памяти. Убегая на каток, я все время оглядывался на окно и махал маме рукой. И возвращаясь, обязательно поднимал голову и видел в окошке маму, которая меня всегда ждала.
Сегодня меня никто не ждал. Сколь долго я бы не впивался взглядом в светящееся окно кухни. Боже, хоть бы на миг все вернуть… Я бы этот миг прожил не так. Я бы почувствовал полное ликование, полный восторг, благодарность и верность моему прошлому. Но вернуть уже ничего невозможно.
Слезы медленно потекли по щеке и я, словно задыхаясь, стал ловить ртом воздух. Снег прилипал к моим мокрым губам, языку. А я, словно надеясь на чудо, помахал рукой этому окну. И окно почему-то погасло. Я стал вглядываться в эту черную дыру, до боли сощурив глаза. Мне показалось это символичным, словно вот-вот, вдруг, нечаянно, перечеркнув догмы этого грамотно устроенного мира, вдруг появится мама и помашет мне в ответ.
Но мне никто не ответил. Все было гораздо проще. Чужие люди закончили ужин и ушли. Догмы этого мира сломать невозможно. И это, наверное, неправильно.
Слегка сгорбившись, втянув голову в плечи и уткнувшись в пушистый шарф, я побрел прочь от дома, забыв даже про припаркованный автомобиль. И незаметно для себя, полностью погруженный в воспоминания, очутился возле нашего дворового катка. Я почувствовал, что мне нравится сегодня мучить себя. Хотя почему, ответить не мог. Возможно, это в натуре многих людей. Когда итак на душе плохо, сознательно делать себе еще хуже, чтобы до конца испить чашу мучений, не оставить на дне ничего. И тем самым – освободиться наконец от них.
Каток был прежним, разве что появился лишний фонарь, освещающий маленьких любителей хоккея. Еще полные радужных надежд, они бодро, правда слегка неуклюже, скользили по льду, падали, барахтаясь на скользкой поверхности, и вновь поднимались, чтобы забить заветный гол, словно от этого незначительного гола зависела вся их дальнейшая судьба. Мальчишки были очень похожи на нас, румяные и крепкие, правда, уже одетые в современную, наверное, дорогую форму. И коньки у них были другими. Один паренек был вообще моей копией. Он старался больше других, и по его лихому взмаху шайбы, по его сосредоточенному лицу, я понял, что он хочет быть лучше и талантливее всех. Он уже который раз настойчиво погонял шайбу к воротам, но ему не везло. То шайба улетала в другую сторону, то он у самых ворот падал. Но парень не сдавался, упрямо и упрямо пытаясь забить гол. Штаны на коленках у него порвались, а на щеке сидел синяк, но мальчишка с какой-то настойчивой злостью все стремился и стремился к воротам.
И я загадал, если сейчас же он забьет гол, то… Я сам не мог понять, чего я хочу. Может, возвращения в спорт? Как ни странно этого уже не хотелось. Может, возвращения Дианы? Этого никак не желал. Возвращения прошлого? Это из области фантастики. Мне никогда не вернуть ни детство, ни маму, ни Альку.
Вдруг мальчишка лихо щелкнул по шайбе и она легко, даже весело прошмыгнула в ворота. Я облегченно вздохнул. Я не успел загадать желание, но мне почему-то стало светло и радостно от этого детского гола. Мое незагаданное желание сбудется. У меня все еще будет хорошо. Я с легким сердцем пошел прочь. Сегодня я сумел проститься и с Дианой, и с хоккеем, и даже со своим детством. Оставалось… Оставалось совсем немного. Нужно было только решиться на этот шаг.
Недалеко от лотка, где продавали мандарины, я остановился. Когда-то давным-давно, здесь я ожидал Альку, прислушиваясь к ее хрипловатому приветливому голосу.
– У нас самые лучшие мандарины на свете!
Альки давно уже не было. Незнакомая пожилая продавщица в ватнике (точь в точь как у Альки) зевала, сложив перед собой руки и пустым взглядом вглядываясь в снежный вечер. Иногда она приплясывала на месте от холода (точь в точь как Алька) и растирала замерзшие щеки толстыми рукавицами (точь в точь как
