А портрет… первый портрет, который бесследно пропал – Сергей просто забрал его.
Ольга засмеялась, потому что все это могло вызвать только смех. Потому что боль, которую она чувствовала, невозможно было пережить без смеха.
Ольга достала из сумки помаду и написала на боковом стекле воющего «Мерседеса»: «ТЕБЯ НЕТ».
Подумала и дописала: «ДЛЯ МЕНЯ».
Швейцар тревожно смотрел на нее сквозь стеклянную дверь. Сигнализация умолкла. Наверное, Барышев увидел ее в окно… Может быть, даже прочитал надпись.
Ольга вдруг обнаружила, что возвращается в номер. Она словно наблюдала за собой со стороны и вроде даже с усмешкой подначивала:
– Ну давай, давай! Посмотри им в глаза! И они пусть посмотрят!
Новый год с елкой на крыше…
Как хорошо, что не хочется плакать – только смеяться…
Она не стала стучать в дверь, просто распахнула ее ударом ноги – как в дешевой смешной мелодраме.
Оксана курила, лежа в кровати.
Барышев стоял посреди номера голый по пояс, прижимая рубашку к груди. Кажется, он ждал ее…
Как хорошо, что не хочется плакать.
– Оля, – чужим голосом сказал Сергей. – Оля…
Паника и конец света были в этом хриплом, надсадном «Оля».
Ольга и не представляла, каким жалким он может быть…
Оксана откровенно усмехалась, затягиваясь терпким дымом сигариллы.
Ольга захохотала.
Она хохотала долго, взахлеб, словно ничего смешнее в жизни не видела, чем полуголый, жалкий Барышев, хлопающий глазами, как провинившийся первоклассник, и злорадно ухмыляющаяся Оксана с зажатым в пальцах коротким окурком.
– Оля, – прошептал белый, как мел, Барышев и бухнулся на колени.
– Встань, Сереж, – тихо попросила Ольга, – это глупо.
Она развернулась и ушла, за ремень волоча по полу сумку.
Кажется, он что-то кричал ей вслед…
Кажется, Оксана его успокаивала.
Ольге не было до всего этого никакого дела.
Все органы восприятия мира как будто бы отключились.
Она не видела, не слышала, не осязала, не чувствовала.
Она жила и действовала на автомате.
На автомате вела машину, на автомате отвечала на вопросы детей.
На автомате заявила Анне Алексеевне:
– Соберите Петины вещи.
Потом невидящим взглядом осмотрела детей и прикрикнула:
– А вы быстро к себе в комнату и складывайте свои! Мы сейчас же уезжаем, то есть… переезжаем! Здесь будет ремонт. Нет. То есть да! Здесь будет ремонт и перестройка! Быстро!
Дети, замерев, испуганно смотрели на нее. Петька заплакал. Анна Алексеевна, подхватив его на руки, пошла в детскую.
– Я кому сказала! – закричала на детей Ольга.
Они гуськом потянулись по лестнице вверх, затравленно оглядываясь и готовые разреветься все вместе, хором.
Если бы Ольга соображала, что делает, она ни за что бы не допустила таких лиц у детей.
…Вещи почему-то не хотели влезать в чемодан. Ольга дергала молнию с маниакальным упорством, но ей не давал ходу то вывалившийся рукав, то подол юбки. Неожиданно сильные руки перехватили чемодан, быстро упаковали в него упрямые тряпки и легко застегнули молнию.
Ольга узнала – это были те самые руки, которые во сне вытаскивали ее из болота.
– Спасибо, Анна Алексеевна, – не слыша своего голоса, пробормотала она. – Вы на сегодня свободны. Я позвоню вам.
Анна Алексеевна посмотрела на Ольгу как на тяжелобольную, озабоченно покачала головой, хотела что-то сказать, но, решив, видимо, что это не ее дело и ей за него не платят, молча вышла из комнаты.
Как они переезжали, Ольга помнила отрывочно – улицы, светофор, сумки с вещами, ключ, застрявший в замке и с трудом повернувшийся, перегоревшая лампочка в коридоре, запах пыли и нежилого помещения.
– Мама, мам, а куда мы приехали? – чуть не плача, спросила Машка.
– Да ты что, Маш, не узнаешь?! – Ольга наигранно бодро размотала ей шарф и чмокнула в щеку. – Это же наша старая квартира. Мы в ней раньше жили.
Губы у Машки поплыли, она все-таки заревела – в голос, как маленькая. Петька, глядя на нее, тоже скуксился и захныкал, вцепившись Ольге в ногу.
– Машка эту квартиру не помнит, – мрачно констатировал Миша, раздеваясь и пристраивая куртку на вешалку. – Она ж тогда маленькая была!
– И я не помню! – сообщил Костик, который уже разделся и обследовал комнаты. – Но жить можно!
– Мама, мам, я не хочу тут, я домой хочу! – взвыла Машка, и ее поддержал Петька громким, заливистым плачем.
– Раздевайтесь! – закричала Ольга, не совсем понимая – она ли это кричит, и почему они оказались в этой пыльной, чужой квартире…
Сережа нас предал, вспомнила вдруг она. Да, да, Барышев променял семью на холодную, глупую дурочку, которая возомнила себя красавицей и хозяйкой жизни.
Все это так смешно и так пошло, что ее тошнит и кружится голова.
Пока Машка помогала раздеться Пете, Ольга прошла на кухню, включила чайник.
Придется учиться жить заново. Впрочем, она все это уже проходила, нужно просто вспомнить то ощущение, когда ты совсем одна и больше не на кого рассчитывать.
Ольга села на стул, у того подкосилась ножка, и она едва не упала, но удержалась. Вот так теперь придется учиться жить – балансируя на трех ножках.
Хорошо хоть, слез нет…
Сзади подошла Машка, обняла ее за шею.
– Мам, тут даже елки нет и подарков.
– Завтра все будет. И елка, и подарки. Завтра придет Дед Мороз и все принесет.
– Ну что ты врешь, мам? – всхлипнула дочь. – Ну нет же никакого Деда Мороза!
– Ну, вру, ну, нет. – Ольга прижала Машу к себе. – Но это же мы с тобой знаем, а Костя с Петькой еще маленькие. Ты им не говори. Хорошо?
– Все равно они скоро узнают, что чудес не бывает, – вздохнула Машка.
– Пусть узнают это попозже…
– А папа? Папа сюда приедет?
– Нет. Он нас предал. Променял на другую тетю…
Плакать совсем не хотелось.
Только выть. По-звериному – громко, отчаянно, тупо, с остервенением. Выплеснуть всю свою боль в этом вое – выплакать, раз нельзя ее высмеять…
В полночь, когда дети заснули, Ольга закрылась в ванной и, включив на полный напор воду, завыла, обхватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону.
Никогда еще новогодние праздники не тянулись так долго.
Все оказалось не в радость – и суровая карельская природа, и даже Димкин роскошный подарок, шуба из белой норки. А все потому, что тридцать первого декабря Надя позвонила Ольге, чтобы поздравить ее с наступающим, и услышала…
Каждый раз при воспоминании о том, что она услышала, у Нади мурашки по коже бежали…
– Какой Новый год, Надь? – безжизненным голосом спросила Ольга в ответ на ее поздравления. – Елки
