Сегодня устроили себе 'тамашу' - литературный вечер. Федя достал все Ваши письма за этот год, и мы их прочли вслух. Одно, даже два письма никогда не утоляют жажды: их ждешь с таким бешеным нетерпением, так проглатываешь каждую строку, что просмотренная, уже опустошенная почта оставляет желание с Вами говорить, Вас видеть - все таким же раскаленным докрасна. И только все Ваши письма вместе - накормили нас досыта. Вот он, целый год, прожитый в чужой стране, год прекрасный и жутко быстрый. Мы его не заметили…
Ваши письма как будто надломлены в середине зимы. Сперва в них так много надежд, радости, почти оптимизма. Потом… крушение Мейерхольда, мамина болезнь, реакция- дрова, холод, квартира‹…›. Может быть, с солнцем вернется к Вам что-то потерянное в холодные, страшные месяцы? Мы так близко живем сами к небу и горам, так подвержены магической игре природы, от которой не отгораживают ни города, ни идеи, ни люди, что склонны преувеличивать ее влияние. Здесь весна - это мистика, могучее заклинание, которому повинуется и жизнь и смерть…
Ваша Лара
Мои милые маленькие жители Знаменского переулка!.. В нашем К.-Ф. (Кала-и-Фату, летняя резиденция советского полпредства в Афганистане. Авт.) - белые, розовые, мелово-желтые метели цветения. Начали самые молодые яблони - отгорели в душистом снегу быстро, на заре весны. Потом, совсем особо, не спеша, не смешиваясь с юными, - старые яблони, могучие шатры благословенного белого цвета, с такими широкими объятиями, что для них не хватало солнца и пчел. И, наконец, персики. Розовые одинокие деревца, которые выглядят искусственными - так много на их сухих коричневых ветках ярко-розовых пахучих цветов. Этим мы поклоняемся, они искусство среди всех обычных способов любить, благоухать и распускаться. Они - шедевр, символ простой весенней религии, еще не познанной людьми. Они- сродни лотосу Индии и хризантеме Хокусаи.
Под этими навесами из живых цветов я устроила сборище всего нашего кабульского дипкорпуса, которое Наль (кинооператор Налетный. - Авт.) усердно крутил и прятал в безобразный ящик своего кино. Вы это, вероятно, увидите…
С какой радостью прочла в 'Нови' свои записки. А когда вставятся все, ныне пропущенные, письма и все мои доклады Коминтерну - ведь это будет книга, папа, да? Сейчас срочно пишу начало для 'Записок с фронта'…
Мои милые‹…›. Затворничеству снова пришел конец, третьего дня и вчера были во дворце у матери, потом у жены эмира. Мать принимала, сама фиолетовая, на красных диванах, и холодный перед заходом солнца ветерок бросал чистые капли от фонтана на ее жемчуга, парчовые цветы и темные руки. Приехал эмир (эмир Афганистана Аманулла.- Авт.) с женой и любовницей дамы, целый букет перекрашенных цветов, потерявших свой запах от электричества и европейской лжи. Эмирша за ужином предложила мне свою собственную тарелку - по-кабульски большая честь.
С балкона смотрели зарницы, взрезывавшие все темное весеннее небо. Зарницы, розы, дикая музыка, фонарики, плеск фонтана. Начались танцы женский хоровод. Конечно, я не удержалась, плясала со всем присущим мне увлечением. Величество все это наблюдал со вниманием… Только в эти неправдоподобные праздничные ночи рамазана иногда не спят до утра, от зари до зари - сказывается великое искусство Востока безбольно, бессмысленно и великолепно терять время. Вечность течет у них, как роса, как дым, как жемчуг с разорванной нитки. На моем ломаном фарси постаралась напакостить англичанкам, смеющим прибыть в Кабул месяца через три. Матери должна была изобразить в лицах всю английскую миссию, после чего старуха меня чуть не расцеловала, назвала шайтани, напоила из наперстка чудным чаем и обещала не принимать этих английских 'ханум бессиар хараб' ('очень злых дам'. - Авт.). Между тем англичане при первом же знакомстве навели у меня справочку часто ли я бываю у 'Их величеств'.
Ваша фантастическая посольша Л.Р.
18-19 июня 1922. Кабул, Афганистан
Мои милые… Ничего серьезного с этой случайной оказией писать не хочется - ну вот несерьезное: у нас друзья - постоянные и непременные посетители Кала-и-Фату - итальянцы. Уже ездим верхом, совместно вырабатывается ритуал дипломатического корпуса, старшиной коего, по насто янию маркиза di Paterno, через голову полуотставленного и, кстати, окончательно оподлевшего и обафганившегося Абдурахман-бея, признан Федя. Вообще, милые южане создали 'единый фронт', действуют дружно, есть с кем поговорить на те обычные темы с примесью сусального золота и звездной пыли, без коих не может жить Ваша негодная и беззаботная дочь. Милая прозрачная маркиза зовет меня mia cara и ласкает какими-то смешными, золотисто-седыми лучами своего существа…
Ваша Л.
11 июля 1922. Кабул, Афганистан
Милые, скоро Толстой Павел Иванович, томимый любовным голодом, оказавшимся сильнее его корысти, повезет в Москву свои рупии, жирок и эти письма. В сад поэтому вынесены два стола, мы с Ф.Ф. строчим почту.
Прежде всего - наш Кабул. Жар, к которому мы уже привыкли и который никого не тяготит. С пьяных летом деревьев - дождь спелых персиков, слив, урюка. С утра до ночи Осман (слуга-афганец. - Авт.) загоняется на все зеленые верхушки и трясет нам на головы божью благодать. Какое счастье, что мы живем в К.Фату! Ибо наши сотрудники и соотечественники за год разложились - каждый в своей скорлупе.
Цинесы пропагандируют среди безумствующих от скуки- учение Фрейда. Толкуют сны, помыслы и хотения. Разлегшись в упадочной позе на трехногом диванчике, нечистоплотная фея с папиросой в зубах выдыхает фрейдовский чад… Жозефина пилит бедного рыцаря Эд. Март. (Э.М.Рикс, военный атташе. Авт.) и жмет из него гроши, гроши без конца на тряпки, дрянные кружева и женские башмаки с упорством армейской дамы. Иногда мне делается жутко - в какую дрянь и ветошь эта задница переплавляет мозг и благороднейшее сознание долга этого рыцаря труда. Дети их дичают - грязный, немытый и босой Валик - во дворе с афганскими мальчишками.
Милочка - между Ремингтоном и Лигским.
Сейчас я немного за них взялась - ибо оба семейства - Р. и Кукеля перебрались после долгих стонов и жалоб - на дачу в К.Фату.
Мария Ал. Кукель окончательно пошла в маменьку, в толстоскулую и толстопятую Ильенку. Толкует о своей ненависти ко всякой политике вообще и со смаком описывает досужим приятельницам, как она голодала и погибала в 'проклятой' ненавистной Астрахани, вообще на всем протяжении гражданской войны. Орден ее мужа, оплеванный, лежит в шкафу под записанными пеленками, и где-то далеко-далеко шагает в пространство Революция, поселившая эту неблагородную самку в райском саду, в долине принцессы Турандот.
К этому всему - прибавьте унылое пустоболтание иностранцев, страшные маски 'des civilisees' - с их уанстепом на фоне диких гор, с политической мыслью, рожденной на свет божий без носа, с вежливостью и глубоко спрятанной ненавистью к нам - новой расе - и Вы поймете, как много мне приходится преодолевать, чтобы не лишиться зрения и слуха, особенно живописного зрения, к которому на Востоке сводятся все 'высшие' категории чувств.
То, что приходит из России - кроме палочных ударов по сердцу вроде Вашего выселения, - выносит из жизни, похожей на сон, - в сны, ставшие жизнью. Лев Давыдыч (Л.Д.Троцкий. - Авт.) прислал нам обоим прекрасное, длинное и дружеское письмо - в нем не было только одного - ни звука о нашем отъезде. Между тем из флота - и из Каспия, и из Балтики, за последние 2 месяца - телеграммы, письма, сенсационные поздравления со скорым возвращением - что бы это значило? Неужели опять Адмиралтейство? Нет, уж лучше наша пустыня.
