вслед за знаменами Нурхачи, считали своими героями мужчин, подобных самому Нурхачи — воинов, не расстающихся с копьями и луками, готовых бросить вызов всему свету, — то китайцы выбирали себе героев среди тех, кто слагал изящные стихи или жил безупречной жизнью, как рекомендовал Конфуций.

Именно поэтому китайцев оказалось относительно легко разгромить. Однако, одержав победу, маньчжуры были совсем сбиты с толку. В соответствии с декретом Нурхачи, подтвержденным великим императором Сяньлуном, они оставались воинами и не могли заниматься не чем иным, как быть солдатами или гражданскими служащими, управляющими покоренными территориями. При найме на службу они получали от императора жалованье, вполне достаточное для приличной жизни, а те, кто не имел доступа к гражданской службе, проводили время, расхаживая с важным видом либо собираясь группами на углах улиц и бахвалясь былыми или грядущими подвигами.

Если они разгромят тайпинов, уж им и в самом деле будет чем похвастаться! Но, правда, слишком многие из них теперь поверили в учение Конфуция. Среди таких, безусловно, и ее отец.

Самой важной из конфуцианских доктрин считалось уважение к семье. Требовалось особо почитать своих предков, потому что без них не продолжался бы род, причем превыше всего почитать их предписывалось после смерти. Как ни странно, но Конфуций никогда не требовал любить своих родителей. Однако дети не могли критиковать их. А уж чтобы ненавидеть одного из них…

Но у Лань Гуй были и другие причины относиться к своему отцу с осуждением. Хуэйчжэн принадлежал к клану ехэнара Знамени с голубой каймой. А Знамя с голубой каймой было самым низшим в маньчжурской иерархии.

Никому не дано выбирать предков. Каждый, разумеется, должен почитать тех, кто дал ему жизнь. Более того, для человека периферийного клана, которому закрыты пути в высшие эшелоны власти, Хуэйчжэн очень даже преуспевал: как управляющий южной Аньхой он обладал достаточно большим могуществом. Вот только он совершенно не умел использовать власть для личного обогащения. Предыдущий управляющий южной Аньхой ушел в отставку с достаточной суммой денег, чтобы купить в Пекине дворец и зажить не хуже принца. Отец же был чересчур честным! И поэтому его дочерям приходилось шить для себя одежду, вместо того чтобы покупать ее, и носить скромную обувь почти без украшений.

Да, похоже, Лань Гуй не стрит ждать от жизни чего-либо великого. В холодном отрезвляющем свете дня ее мечты заполучить в мужья провинциального наместника выглядели весьма призрачными. А теперь тупая гордость отца не позволила ей выйти замуж и за молодого Баррингтона. Он оказался никуда не годным родителем! Продав Чжан Цзиня, он оставил ее совеем без друзей. С Дэ Шоу у нее мало общего, а Гай Ду еще ребенок.

Лань Гуй чувствовала себя безмерно одинокой.

— К сожалению, вся эта история кажется мне малорадостной, — заметил Мартин Баррингтон, оглядывая своих приемных детей. — Я считал тебя, Джеймс, ответственным человеком.

— Влюбиться — это, по-вашему, безответственность, дядя?

— Разумеется, если это вызывает разлад. — Мартин смущенно кашлянул, вспомнив свой, ведома неоднозначный поступок. — Но, возможно, ты не сумел совладать со своими чувствами. Тут ничего не поделаешь, однако самое неприятное в том, что произошла размолвка именно с Хуэйчжэном, другом нашей семьи с незапамятных времен. Нам остается только надеяться, что он вернется с войны с несколько иным настроем.

— Тогда я намерен обратиться к нему вновь.

Мартин строго погрозил ему пальцем:

— Ты не сделаешь ничего подобного, молодой человек. Я категорически запрещаю тебе это. — Он помахал письмом, которое ему показал Джеймс. — Вот здесь однозначный отказ. И закончим разговор. Я требую самых серьезных заверений, что ты никогда не вернешься вновь к данному вопросу, или мне придется удалить тебя отсюда насовсем. А теперь расскажи-ка мне о движении этих тайпинов. На основании слухов, дошедших до Нанкина, я сделал заключение, что это нечто более серьезное, чем обычный мятеж из-за недовольства налогами.

— Ты прав, — подтвердил Джеймс. — Все намного серьезнее. По всей видимости, движение зародилось среди народности хакка в провинции Гуандун, но не в прибрежных, а в глубинных, внутренних районах. Тебе известно, что хакка всегда считали себя притесняемыми как китайцами, так и маньчжурами. Так вот, теперь они выдвинули своего собственного вождя по имени Хун Сюцюань.

— Кого, ты сказал? — воскликнул Мартин.

— Хун Сюцюаня.

— Боже мой! Да я знаю его. Именно он затеял все те неприятности в Кантоне. Похоже, он считает своим долгом освободить Китай от засилья маньчжуров.

— Более того, — заметил Джеймс, — сейчас он претендует на звание сына Бога.

Мартин помрачнел:

— Бога? Какого Бога?

— Нашего Бога, дядя Мартин. Христианского. Он заявляет своим сторонникам, что его прислал «Отец», дабы изгнать маньчжуров из Китая и вернуть самих китайцев к их первозданной чистоте. По большому счету, в том, что он проповедует, много от примитивного христианства. В общем-то известные всем истины: справедливое распределение благ, запрет на прелюбодеяние или внебрачное сожительство… Но это находит отклик у людей, поддерживающих его, и таких — массы.

— Так-так, — задумчиво произнес Мартин. — А знаменные не очень-то успешно справляются с ним, насколько я слышал.

— Они стараются удержать восставших южнее Ханчжоу, — пояснил Джеймс. — Как мне видится, они считают, что, продлись такое положение достаточно долго, и Хун Сюцюань утратит поддержку населения.

— Гм… — только и промычал Мартин, погружаясь в размышления. — Хун Сюцюань замахивается на весь мир. Он всегда стремился к этому. В 1840 году он хотел, чтобы я пошел с ним. Я бы многое отдал, чтобы наладить с ним связь теперь.

— С бандитом, дядя? — ужаснулась Джоанна.

— Ну, если его не остановят знаменные, а я слышал, такое вполне возможно, то в один прекрасный момент он перестанет зваться бандитом, не так ли? Таков неписаный закон этой страны. Когда он установит контроль над Гуандуном и южной Аньхой, с этим человеком придется считаться. Мы будем вынуждены иметь с ним дело, и нашим преимуществом станет то, что мы с ним знакомы.

— Съезжу-ка я, пожалуй, к этому человеку. — Джон Баррингтон взглянул на сводного брата. — Здесь мне делать особенно нечего, разве что выписывать фактуры. К тому же, благодаря моей китайской крови, а также известному имени, мне не будет препятствий в пути.

— Твоя мать закатит истерику.

Джон хитро улыбнулся:

— Тогда не говори ей. Хотя бы до тех пор, пока я не уеду.

Мартин озадаченно потер щеку.

— Дай мне подумать над этим. — Он поднялся и, подойдя к перилам веранды, стал глядеть на реку.