Вновь пришлось напустить тень на плетень. Благо обстановка, так сказать, позволяла. Предполагалось, что местное руководство, захваченное разрешением глобальной проблемы, не заинтересуется той другой, крохотной, которая возникла у нас с Лешим. Так оно и вышло. Мы шмыгнули за дверь, избежав ненужных расспросов. Только Крайчек покосился нам в след, причем покосился как-то уж очень осуждающе и раздраженно. Ну и бог с ним, с его осуждением. Поглядим на его рожу, когда мы с Андрюхой предъявим публике белорусского лесника номер два.

Оказавшись в коридоре, я огляделся по сторонам. Вокруг было темно и пусто. Только лишь голые стены, размалеванные бесформенными аляповатыми пятнами. Именно в такой серо-черный камуфляж их раскрашивал свет периметра, пробивавшийся в большие многостворчатые окна.

— И где же он? — я вопросительно уставился на Загребельного.

— Нет его, — Леший казался чернотой, продолжением ночного мрака, наполнявшего здание.

— Что значит «нет»? Он что, ушел с поста?

— А он там был? — раздраженно пошутил мой приятель.

— Ты что, головой впотьмах треснулся? — не удержался я, услышав такой ответ. — Мы же втроем сидели, разговаривали.

— Это я вроде помню, — согласился Леший. — А вот другие, те караульные, что дежурили по соседству, они нет. Тебя помнят, меня тоже, а вот никакого одноглазого они и видать-то не видели. Вот в чем проблема.

На какое-то мгновение я опешил, растерялся. Что, блин, за цирк-зоопарк такой?! Я ведь все прекрасно помню: и одноглазого в бандане, и разговор наш, и теорию эту его, что, мол, ханхи совсем не из космоса пришли. И тут меня словно обухом по башке долбануло. Газ! Мерзкие отвратительные выделения многолапых тварей! Ими то я сегодня порядком надышался. Неужели это последствия, галлюцинации? Слава богу, что хоть сейчас очухался и понимаю, что наша встреча была лишь миражом.

Я уже хотел вздохнуть с облегчением, но тут мой взгляд уперся в лицо Загребельного. Леший… он ведь тоже видел! Или нет? Или мне это тоже почудилось? Ох, нелегкая, неужели поехал мозгами? Испугавшись этой своей мысли, я схватил приятеля за грудки и, захлебываясь словами, затараторил:

— Ты ведь видел? Ты его видел?! Скажи, что ты его видел, что ты его помнишь!

— Да отцепись ты от меня, придурок! — Леший заученным приемом сбил захват.

— И все же… — я продолжал настаивать, хотя напор свой и поумерил.

— Ну, видел, — зло рявкнул подполковник.

— Видел… — у меня немного отлегло от сердца. — Это хорошо, что видел. Значит, я еще того… в своем уме. Кто-то говорил, что только гриппом все вместе болеют, а с ума сходят поодиночке. Но если ты видел, то значит нас уже двое. Это радует. Это не сумашествие.

— Нет, ты точно придурок, — покачал головой Загребельный. — Этот тип со стены, Одноглазый этот гребанный… он же тебе сувенирчик на память подарил. Рамку в коробочке. Помнишь?

Ну, конечно! Вот цирк-зоопарк, как же я мог про нее забыть! Стараясь унять дрожь в пальцах, я полез в карман бушлата. Лез и думал, вот номер будет, если там ничего не обнаружится. И что тогда прикажете думать? Что свихнуться можно и за компанию?

Когда пальцы нащупали гладкий пластик, я вздохнул с облегчением, причем так громко, что услышал даже Леший.

— Нашел? — прошептал он, как будто боялся спугнуть удачу.

— На месте, — я вытянул приборчик из кармана и положил его на ладонь.

Мы оба даже не удивились, когда обнаружили, что рамка, хвала всевышнему, спокойная неподвижная рамка, слегка светится.

— Хорошо, что он тебе его дал, — задумчиво произнес Загребельный. — Хоть какое-то доказательство. — Тут Андрюха встрепенулся. — Слушай, а откуда ты о нем узнал, о леснике этом? Кто рассказал? Расспросить бы как следует.

— Кто рассказывал…? — мне даже не пришлось особо напрягать память. Я прекрасно помнил кто рассказывал. — Пулеметчик один. Алексеем кличут. Он…

Тут я осекся. Вспомнил изувеченный «Утес», кровь и раздробленное, словно угодившее под пресс человеческое тело, привязанное к броне веревками. Его так и оставили, похоронили вместе с «302-ым» под грудой кирпича и железа.

— Что он? — вывел меня из оцепенения Леший.

— Нет его больше.

— Понятно, — подполковник как-то нервно хохотнул. — Ты знаешь, я даже не удивлен. Учитывая всю странность происходящего, по-другому и быть не могло. Вот чертовщина!

— Согласен.

Я решил не упоминать о Степане Кузьмиче, втором номере пулеметного расчета. Он ведь тоже знал об одноглазом белорусе и тоже погиб. Совпадение? Кто знает, может и совпадение. Вчера проклятые инопланетные выродки отняли у нас слишком много человеческих жизней.

Подумав о прорыве, о смертях сотен людей здесь, в Одинцово, и тысяч там, в Красногорске, я даже устыдился того, на что мы с Лешим тратим столь драгоценное сейчас время. На пустую болтовню, на какое- то идиотское расследование. Да расскажи мы о нем кому-нибудь, нас бы не то что не поняли, нас бы заклеймили позором. Вот чем занимаются два здоровых сильных вояки. И это в то самое время, когда сотни женщин, стариков и детей ждут от них помощи.

— Пойдем, — я взял Загребельного за плечо и потянул, разворачивая к двери.

— А как же быть с этим типом?

— Забудем пока. Есть дела более важные и срочные.

— Забыть, это вряд ли… — покачал головой подполковник ФСБ. — Не выяснив, кто был тот, мы не сможем полностью доверять этому. — Леший указал на дверь, намекая на того лесника, что сейчас находился в кабинете главы Одинцовской колонии.

— Тот ли, этот ли, все равно, — отрезал я. — Лично я сейчас готов довериться хоть черту, хоть дьяволу, только бы он помог спасти людей.

Похоже, мой довод произвел на Лешего впечатление, должное впечатление.

— Ладно, послушаем, что там говорят, — Андрюха взялся за дверную ручку. — Только имей в виду, я буду за ним приглядывать.

— Да сколько влезет, — разрешил я. — Ну… давай, заходи.

В тот момент, когда мы вновь материализовались в апартаментах Крйчека, как раз выступал архитектор Хлебников, вернее не выступал, а вел весьма и весьма горячую дискуссию с Одноглазым и активно поддерживающим того Горобцом.

— Дети и старики не дойдут, просто физически не дойдут, — почти кричал архитектор. — Мы их всех потеряем после первой же сотни километров. Это убийство. Их гибель будет на нашей совести.

— Если бы идти було треба тысячу километрив, то, ясное дело, я б теж був против. — Не соглашался с ним Горобец. — Тысячу никто не осилит, ни жинкы, ни диты, ни старикы, ни мы з вами. Но тут ведь зовсим инше дело. Тут ведь триста, ну, в крайнем случае, триста пятьдесят километрив. И все, дело зроблено. А дальше… — Микола закрыл глаза, и на лице его появилась мечтательная улыбка. — Дальше у нас зьявиться шанс забути про всю цю нечисть раз и навсегда.

Слушая весь этот спор, я понял, что пропустил какую-то его очень важную часть… даже две части. Во-первых, не было понятно какая нелегкая должна нас нести к морю. Во-вторых, почему до этого самого моря вдруг оказалось не тысяча километров, а всего триста, в крайнем случае триста пятьдесят? Европа, что ли, резко усохлась? Как бы ни было любопытно, однако я все же повременил задавать вопросы. Оставалась еще надежда, что ответы можно будет узнать из дальнейшего разговора.

— Я всегда был и остаюсь противником этой авантюры, — встал на сторону Хлебникова Крайчек. — Даже триста километров нам не по силам. Вы что, забыли куда придется идти? На запад. По неизвестным территориям, в места полностью контролируемые кентаврами. Оттуда ведь никто не возвращался.

— Так уж и никто? — подал голос Одноглазый. — А я что, не в счет? Я ведь там прошел. Один прошел. Кентавров там меньше, чем здесь, это я гарантирую. Так что такому крупному отряду…

— У Звенигород можно зайти, — вдруг нашелся Горобец. — Их тоже сагитируем. Это еще с полтысячи душ.