общение со Христом было необычайно глубоким и радостным.

Более того, как мучительный опыт греха приходит к человеку неосознанно и осознается в лучшем случае постфактум, так и Евхаристия способна приносить опыт радости, приходящей помимо сознания. На этом основано, в частности, причащение младенцев и больных, лишенных здравого рассудка, которое практикует Православная Церковь. Отсутствие осознания не препятствие соединению со Христом, препятствие — это, напротив, сознательное противление Ему. Поэтому 'бессознательное', понимаемое как нравственно наполненные переживания и волевые импульсы, не фиксируемые сознательной рефлексией, для традиционного христианского понимания представляется необычайно важным.

Понятие фрейдистского 'бессознательного' было сформулировано при изучении прежде всего клинической истерии и изучено на 'материале', который содержал лишь сексуальные 'комплексы'. В результате психоанализ оказался совершенно однобокой психопрактикой, отождествляющей бессознательный опыт с подавленными половыми влечениями, именуемыми на языке христианской аскетики страстями.

Позитивистское и фрейдистское понимание 'бессознательного' существенно отличается от патристического. Позитивисты не замечают нравственного аспекта того содержания личности, которое они именуют 'бессознательным'. В лучшем случае вpачи-позитивисты различают болезнь и норму, то есть способны лишь констатировать те расстройства психики, которые сопровождаются сильным душевным страданием. Однако позитивистская установка заставляет их все негативные состояния подсознания воспринимать в качестве pеальности, не подлежащей нpавственной оценке. Такая оценка, в самом деле, может быть совершена только в перспективе Вечности, от чего отказывается позитивизм.

Для ученых-позитивистов, с которыми в свое время спорил Фрейд, бессознательное — это воспоминание, сохраняющееся в памяти человека, в то время как он об этом не подозревает[175]. При этом бессознательное, то есть наше прошлое, постоянно определяет нашу жизнь, хотя мы этого не замечаем. Один из психологов, предшественников Фрейда, Рише приравнивал к бессознательному действие вообще всех инстинктов. 'Представьте себе, например, кукушку, — пишет он, — которая подкладывает свои яйца в чужие гнезда. Когда кукушка делает это, ей кажется, что она действует по собственному побуждению, ведь она, конечно, никогда не видела, чтобы так поступала другая кукушка <…> хотя она и не знает причины своих действий, эта причина всецело их определяет'[176].

Понятно, что человек — не кукушка, но не менее существенны также различия между моделью психики Рише и антропологической моделью восточных Отцов. Поведение кукушки действительно записано в ее 'подсознании', но кукушка не обладает теми энергиями, которыми владеет человеческая личность. Поэтому кукушка никогда не сможет обогатить свое подсознание опытом осознания 'бессознательного', она уйдет из этого мира с тем же опытом, заложенном в ее инстинктах, с каким пришла в него. Совсем не так человек. Так же, как и кукушка, он рождается с 'чистым' подсознанием, на котоpое записаны только соматико-психические инстинкты, но он pождается богообразной личностью. Даже если встречаются серьезные отклонения, вплоть до полного дебилизма, лишающего человека рассудка, он остается образом Божиим и не лишен особого личностного общения со своим Творцом.

В течение жизни, в пpоцессе пpоявления личности чеpез свои энеpгии (pазум, психику, соматику) человек обогащается, наполняя подсознание новым опытом. С этим опытом он покидает мир сей. В мире ином, как учит апостол Павел (1 Кор 13:9-10), наши теперешние веpа (земная и еще несовершенная способность познавать) и надежда (земная способность к волевому целеполаганию) пеpестают быть для него актуальными. Они суть инструментальные энергии личности. В ином мире остается актуальным только приобретенный опыт, котоpый — если это идеальный случай — именуется любовью. А в неудачных вариантах — это опыт несбывшихся (или сбывшихся) желаний (плотских и душевных), опыт тревог, стpахов, ненависти (или, говоpя языком психоаналитиков, конфликтов). Именно этот отрицательный опыт, оставшись единственно актуальным для человека после перехода в мир иной, превратит его вечное бытие в ад.

Можно ли, исходя из патристической антропологии и аскетики христианских Отцов, объективировать этот бессознательный опыт в качестве некоего реально существующего багажа, который человек несет с собой в иной мир, наподобие содержимого жизненного рюкзака? В какой-то мере, да. Святые Отцы иногда прибегали к понятию 'рукописания' грехов, когда говорили о грузе греховности человека. Однако речь здесь может идти лишь о литературном образе и его пастырско-педагогическом развитии. Возник даже благочестивый образ Ангела, записывающего за человеком его злые и добрые дела. Но все же, если к содержанию новозаветных Писаний и творений Отцов-аскетов подходить строго, то рукописание грех наших — такая же метафора, как и в Послании апостола Павла к Коринфянам: 'Вы — наше письмо, написанное в сердцах наших, узнаваемое и читаемое всеми человеками; вы показываете собою, что вы — письмо Христово, через служение наше написанное не чернилами, но Духом Бога живаго, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца' (2 Кор 3:2–3). Если вульгарное объективирование добрых и злых дел и допускалось, то скорее на средневековом Западе, где на этой почве возникло даже учение о сверхдолжных заслугах святых, которые можно 'перераспределить' через торговлю индульгенциями.

В целом христианские аскеты оперировали такой моделью личности, которая полностью умещается в границах 'здесь и сейчас' и не нуждается в некоем хранилище добрых или злых поступков. Это динамическая модель нравственного состояния личности, которое в любой момент может измениться в ту или иную сторону. Проиллюстрировать это можно на примере разбойника, покаявшегося на кресте за считаные часы до смерти и принятого Христом (Лк 23:42–43), или святого подвижника Сисоя. Ему, находящемуся на смертном одре, ученики сказали: ''Ты, отец, не имеешь нужды в покаянии'. Он отвечал им: 'Нет, я уверен, что еще и не начинал покаяния'. А все знали, что он совершен'[177]. Если под покаянием (????????) понимать внутреннюю работу над созиданием нового опыта взаимоотношения с Богом, то точнее было бы сказать, что он еще не закончил покаяния, тем более, что аналогичный рассказ об авве Агафоне заканчивается словами: 'Когда братия хотели задать еще вопрос, он сказал им: 'Окажите любовь, не говорите со мной, потому что я занят'. Сказав это, он с радостью предал свой дух'[178]. Человек есть то, что он есть в данный момент. Он есть то, каким его сформировал опыт всей предшествующей жизни и каким он сам усилием воли и сознания сформировал в себе этот душевно-эмоциональный опыт.

В противоположность этому в модели психики Фрейда бессознательному отводится роль без сомнения большая, чем просто душевно-эмоциональному состоянию, динамически вобравшему в себя весь предшествующий опыт, причем прошлому опыту Фрейд отводит явно бoльшую роль, чем прямому личностному общению, происходящему здесь и сейчас. Бессознательное Фрейда — это 'бульон' из вытесненных фантазмов, которые приносят личности страдания при конфликте со сверх-Я, но сами нравственно нейтральны. Поэтому психоанализ Фрейда — это попытка нейтрализовать доставляющий неудобство 'багаж' бессознательного позитивистским путем, без нpавственной боpьбы и, естественно, без обращения к личному Богу.

Православная аскетика, напротив, строит модель развития страсти (?????), в которой внимание принципиально заострено на настоящем[179]. Прошлый опыт, безусловно, имеет значение, но выступает лишь в роли навыка (????), который помогает либо согласиться с соблазнительным помыслом, либо отвергнуть его[180]. Содержание актуального опыта (то есть протекающего в 'реальном времени', при взаимодействии с миром и людьми) — это помыслы (????????)[181]. В отличие от Фрейда аскетика Восточной патристики отводит главенствующее место сознанию — 'царственному' в человеке. Именно его ум (сознание) контролирует возникновение помыслов-прилогов (????????), приходящих либо из внешнего мира, либо из воспоминаний прошлого опыта, но пока еще нравственно нейтральных. И далее сознание либо отвергает соблазнительный помысел, закрепляя это в навыке, либо соглашается с ним, допуская чувственное соуслаждение в самом его желании. Именно 'желательная сила' в самом широком смысле (а не узкий панэротизм) в ее неверных проявлениях лежит в основе всех греховных страстей.

Таким образом, воля (способность желать) и чувства (способность переживать те или иные эмоциональные состояния) — это природные энергии личности, формирующие положительное (духовное