блаженство) или отрицательное (нравственное страдание) содержание опыта. Актуализирует, 'оживляет' этот опыт именно ум (или сознание) человека в процессе осознания этого опыта. Если бессознательное Фрейда со всеми его 'вытеснениями' и 'замещениями' отождествить с навыками — в греховных ли страстях, или напротив, в богосозерцании — святоотеческой аскетики, то становится понятным: православная аскетика не придает такого рокового значениия 'бессознательному', как отец психоанализа. Как в отрицательном плане предыдущий опыт 'навыков' не может полностью детерминировать свободу выбора человека, так и в положительном — никакой 'навык' святости не гарантирует от падения, доколе подвижник не переступил порог мира иного.

Между тем еще до Фрейда позитивизм последовательно шел к абсолютизированию 'бессознательного' в качестве некой объективной реальности. С точки же зрения православной патристики реальна лишь сама личность как воипостазированная человеческая природа. Способ, которым являет, обнаруживает себя человеческая ипостась (то есть человеческая личность), согласно православному взгляду, носит энергийный характер. Если Фрейд готов воспринимать почти как объективированную 'материальную' реальность такие проявления психики, как 'бессознательное', то православная антропология, напротив, относя к природным энергиям волевую, интеллектуальную, творческую энергии личности, не ограничивается только ими. Природной энергией человека считается и его телесная соматико-физиологическая индивидуальность, и в том числе, безусловно, его пол.

Таким образом, и сознание, и бессознательное, которому, подчеркиваем, в православном понимании не придается столь определяющее значение, как в психоанализе, с точки зрения восточной патристики являются одинаково энергиями, которыми человеческая природа реализуется в каждой человеческой личности.

Хотя явления бессознательного в человеке очевидны, Фрейду не так просто было ввести это понятие в научный обиход. Прежде всего ему приходилось бороться с позитивистами, сводившими психическую деятельность человека исключительно к взаимодействию сознания и pефлексов[182].

В некотоpом смысле позиция Фpейда оказалась сpединной между матеpиалистическим позитивизмом и хpистианской антpопологией. Прежде всего в том отношении, что явления психики по Фрейду уже не связывались с чисто соматическими механизмами и рефлексами. Но в другом отношении фрейдизм оказался дальше от христианства даже чем позитивистская рефлексология, в которой понятия страстей и контроля над чувствами еще оставались основными рабочими понятиями[183]. Введение Фpейдом в научный обоpот понятий бессознательного и трансфера позволило психологам избавиться от остатков хpистианской аскетики, еще сохpанявшей свои следы в психологии, хотя бы на уровне терминологии.

Есть мнение, что основная заслуга Фрейда все же не в том, что он возвел бессознательное в ранг главного предмета психологии. В отличие от ученых XIX в., которые всегда как бы извне наблюдали за психическими явлениями, отец психоанализа исследовал именно сам психический опыт, разумеется, свой собственный. Однако он не замечал, что, внедряясь в бессознательный опыт пациента, он не просто препарирует его своим психоанализом, но порождает новый взаимный опыт. В этом смысле он оставался мыслителем XIX в.

Между тем, аскетика восточной патристики, в противоположность эмпирической науке XVII–XIX в., изучает человека не извне, в качестве анатомического объекта физиологии и психики, а — изнутри. Психоанализ также обратился к изучению человеческой психики изнутри собственного опыта, а не снаружи, как это было до Фрейда. Однако цели этого изучения внутреннего мира человека противоположны. Цель аскетики — вывести человека из закапсулированности его индивидуализма в реальность межличностного общения с Богом и людьми. Цель психоанализа, напротив, — избавиться от душевных страданий, оставаясь замкнутым на свою персону. Психоанализ основан на иллюзии, что осознав бессознательное, то есть уговорив свою совесть, можно обрести внутренний мир с самим собой, которого так жаждет исстрадавшаяся душа.

Поэтому едва ли будет ошибкой утверждать, что глубинный мотив, который вел Фрейда к созданию собственной модели психики, основанной на понятии бессознательного, — это внутреннее неприятие христианской, да и вообще всякой религиозной аскезы.

Согласно главному принципу психотерапии Фрейда, больной в конечном итоге сможет излечиться, лишь сам сделавшись психоаналитиком, то есть сняв в себе причины неврозов разрешением социально запретного. Распространение психоанализа необратимо должно было привести к радикальному изменению этических ценностей, формирующих сверх-Я. Понятие о постыдном в половой, да и всякой другой сфере должно было исчезнуть из массового сознания. Тогда, собственно, для неврозов не останется причин: сознанию не придется заниматься вытеснением и подавлением естественных инстинктов.

Весь вопрос в том, однако, что это будет за общество, в котором каждый ради избежания неврозов будет разрешать себе все, что потребует его 'бессознательное'. Правда, избежать ограничений, накладываемых социальным сверх-Я, все равно не удастся, ведь ради социальной безопасности придется где-то устанавливать черту дозволенного. Нельзя, чтобы все вдруг стали психоаналитиками, разрешающими себе всё.

Зато психоаналитики прекрасно чувствуют себя в обществе, где еще сохранились какие-то нравственные устои, то есть еще существуют социальные гарантии. При этом сами они во избежание неврозов могут спокойно переступать нравственные ограничения.

Однако равновесие между дозволенным и недозволенным в такой ситуации будет шатким: все большая часть нравственно недозволенного будет дозволяться. И тогда в обществе возможна борьба между теми, кто укрепляет общественную мораль, и теми, кто ее расшатывает, причем борьба в сфере общественной институциональности: законодательства, системы образования и пр.

Но 'революция' в сфере половых отношений, подготовленная идеями Фрейда, все же произошла, правда, не при жизни отца психоанализа, а через три десятилетия после его смерти.

Современный американский специалист по христианской этике, профессор Калифорнийского университета Роберт Брюс МакЛарен, исследуя ее истоки, относит ее начало к 1960-м гг. Его свидетельство особенно впечатляет, поскольку МакЛарен опирается на статистику и данные социологических опросов (сделанные, правда, в основном в США). Он подчеркивает, что революционные изменения общественной морали произошли за одно поколение. 'Последствия их зашли так далеко, что они несравнимы ни с чем наблюдаемым прежде во многих поколениях. Мы можем задуматься, например, над тем, что до 1915 года 75 процентов впервые вступающих в брак невест были девственницами; в 1982 эта цифра снизилась до 43 процентов. Более того, 57 процентов незамужних женщин стали жить внебрачной половой жизнью. Из них почти треть беременеют, и только 35 процентов из них выходят замуж прежде, чем будет рожден младенец. Начиная с 1969 г., число внебрачных родов среди американских подростков увеличилось на 139 процентов, это вдвое больше, чем в Англии и в семь раз выше, чем в Нидерландах' [184]. 'Между 1938 г. и серединой 1960-х, — продолжает раскрывать динамику произошедших изменений МакЛарен, — сфера распространения добрачного общения была довольно устойчивой для молодых людей, учащихся в колледже: около 55 процентов для мужского состава и 25 процентов для женского. Девять из четырнадцати исследований, проведенных после 1955 г., показали сферу распространения сексуальной жизни для представительниц женского пола до 40 процентов и у мужчин до 60 процентов. Опрос 1989 года в университете Джорджии повысил последнюю цифру до 77 процентов. Исследование в колледже Ivy League[185] показало, что большинство