Наступила тишина. Я слышал, как за два вагона до нас Терен и Шанди репетируют отрывок из «Свинопаса и соловушки».
Абенти тоже слушал, но отстраненно. После того как Терен запутался на середине монолога в саду Фейна, я повернулся к Бену.
— А актерскому искусству в Университете учат? — спросил я.
Абенти покачал головой, слегка удивленный вопросом:
— Там учат многим вещам, но не этому.
Я посмотрел на Абенти и увидел, что он наблюдает за мной, а в его глазах пляшут веселые огоньки.
— Ты мог бы научить меня некоторым из этих вещей? — спросил я.
Он улыбнулся — вот так просто все и получилось.
Абенти начал давать мне краткие основы всех наук. Хотя его главной любовью была химия, он верил в необходимость разностороннего образования. Я научился обращаться с секстаном, компасом, логарифмической линейкой и счетами. Что более важно, я научился обходиться и без них.
Спустя оборот я мог узнать и назвать любое вещество в его фургоне. Через два месяца я мог продистиллировать настойку, чтобы она стала крепче, чем возможно пить, перевязать рану, вправить кость и диагностировать сотни болезней по их симптомам. Я изучил процесс изготовления четырех различных афродизиаков, трех отваров для предохранения от беременности, девяти — от импотенции и двух зелий, называвшихся просто «помощь девице». Абенти довольно туманно говорил о назначении последних, но у меня были некоторые подозрения.
Я выучил формулы десятков ядов и кислот, а также сотню лекарств и панацей — последние даже иногда работали. Я удвоил свои знания о растениях — по крайней мере, в теории, если не на практике. Абенти начал звать меня Рыжим, а я его Беном — сначала в отместку, а потом по дружбе.
Только сейчас, спустя долгое время, я понимаю, как осторожно Бен готовил меня к тому, что будет в Университете. Раз или два в день в ходе обычных лекций Бен показывал мне маленькое умственное упражнение, с которым я должен был справиться, прежде чем перейти к другому предмету. Он заставлял меня играть в тирани без доски — просто запоминая ходы фишек. Иногда он останавливался посреди разговора и заставлял повторить все сказанное в последние минуты, слово в слово.
Это было куда сложнее, чем обычное запоминание, которым я пользовался для сцены. Мой разум учился работать разными способами и становился сильнее. Так тело чувствует себя после рубки дров, плавания или секса: вымотанным, расслабленным и богоподобным. Ощущения были похожи, только работало не тело, а мозг — это он уставал и растягивался, расслаблялся и набирался сил. Я чувствовал, как мой разум начинает пробуждаться.
Чем дальше, тем быстрее я учился — так вода размывает песчаную запруду. Не знаю, понимаете ли вы, что такое геометрическая прогрессия, но это лучший способ описать мое продвижение. И все это время Бен продолжал учить меня умственным упражнениям, а я был почти уверен, что он придумывает их исключительно из вредности.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
АЛАР И КАМНИ
Бен держал в руке грязный камень размером чуть больше своего кулака.
— Что случится, если я отпущу этот камень?
Я задумался. Простые вопросы во время уроков очень редко оказывались простыми. Наконец я дал очевидный ответ:
— Наверное, он упадет.
Абенти поднял бровь. У него не было свободного времени, чтобы снова их сжечь: в последние месяцы он почти постоянно занимался со мной.
— Наверное? Ты говоришь как софист, мальчик. Разве раньше он не всегда падал?
Я показал ему язык:
— Не пытайся меня запутать такими рассуждениями. Это логическая ошибка, ты сам так учил.
Он ухмыльнулся:
— Отлично. Будет ли справедливо сказать, что ты веришь, что камень упадет?
— Вполне справедливо.
— Я хочу, чтобы ты поверил, что он поднимется вверх, когда я его отпущу. — Бен заухмылялся еще шире.
Я попытался. Это было похоже на занятия умственной гимнастикой. Через некоторое время я кивнул:
— Ага.
— Насколько твердо ты в это веришь?
— Не очень, — признался я.
— Я хочу, чтобы ты поверил, что этот булыжник улетит. Поверь в это с той силой веры, что движет горами и сотрясает деревья. — Он помолчал и попробовал зайти с другой стороны: — Ты веришь в бога?
— В Тейлу? Ну, до некоторой степени.
— Недостаточно. Ты веришь в своих родителей?
Я слегка улыбнулся:
— Иногда. Я не вижу их прямо сейчас.
Он фыркнул и снял с крючка хлыст, которым подгонял Альфу и Бету, когда они ленились.
— Веришь ли ты в это, э'лир? — Бен называл меня э'лиром, только когда считал, что я упрямлюсь ему назло.
Он показал мне хлыст. В его глазах тлел зловредный огонек. Я решил не испытывать судьбу:
— Да.
— Хорошо. — Бен резко щелкнул хлыстом по борту фургона. Альфа повернула одно ухо на шум, не поняв, было ли это адресовано ей. — Такая вера мне и нужна. Она называется алар, «вера-в-хлыст». Когда я отпущу этот камень, он улетит прочь, свободный как птица.
Он помахал хлыстом.
— И никакой мне тут философишки — или заставлю тебя пожалеть, что ты вообще познакомился с этой игрушкой.
Я кивнул. Я очистил свой разум с помощью одного из трюков, которым уже научился и старался поверить. По спине побежал пот.
Где-то минут через десять я снова кивнул.
Бен отпустил камень. Он упал.
У меня заболела голова.
Бен снова подобрал камень.
— Ты веришь, что он улетел?
— Нет! — буркнул я, потирая виски.
— Хорошо. Он не улетел. Никогда не убеждай себя, что видишь то, чего не существует. Это тонкая грань, но симпатия — искусство не для слабовольных.
Он снова держал камень на ладони.
— Ты веришь, что он улетит?
— Но он не улетел!
— Это не имеет значения. Попробуй еще раз. — Бен покачал булыжник на ладони, — Алар — краеугольный камень симпатии. Если ты собираешься навязывать свою волю миру, ты должен иметь власть над собственной верой.
Я старался снова и снова. Никогда в жизни мне не доводилось заниматься такой тяжелой работой. Это
