Убегать с городскими детьми мне было строго-настрого запрещено.

«Недоверие быстро превращается в неприязнь, — говорил мой отец новым членам труппы, — так что в городе не разделяйтесь и ведите себя вежливо».

Я подложил в огонь поленья потолще и стал смотреть, как пламя лижет их. Мать некоторое время молчала, и я уже стал надеяться, что на этот раз пронесло, когда она вдруг сказала:

— Это не слишком хорошая песня. Ты не задумался, о чем она?

Я действительно об этом не думал: стишок казался совершенно бессмысленным. Но теперь, прокрутив его в голове, я увидел совершенно явный сексуальный подтекст.

— Я понял. Но прежде не подумал.

— Всегда думай, о чем поешь, дорогой, — смягчилась мать, погладив меня по голове.

Похоже, мне повезло, но я не смог удержаться от вопроса:

— Но чем это отличается от некоторых отрывков из «При всех его надеждах»? Например, там, где Фейн спрашивает леди Периаль о ее шляпе: «Я слышал о ней от стольких людей, что сам желаю теперь я увидеть ее и примерить». Ведь всем понятно, о чем он на самом деле говорит.

Мать сжала губы: не рассерженно, но и без радости. Затем что-то в ее лице изменилось, и она предложила:

— А вот сам скажи мне, в чем разница.

Я терпеть не мог вопросы с подвохом. Разница была очевидна: одно навлечет на меня неприятности, а другое нет. Я подождал немного, чтобы показать, что всесторонне рассмотрел дело, а потом покачал головой.

Мать присела перед огнем, согревая руки.

— Разница в том… можешь передать мне треногу? — Она легонько пихнула меня в бок, и я вскочил, чтобы достать треногу из нашего фургона, а мать продолжала: — Разница в том, говорится что-то человеку или о человеке. Первое может быть грубостью, зато второе всегда называется сплетней.

Я принес треногу и помог матери установить ее над огнем.

— А кроме того, леди Периаль — всего лишь персонаж пьесы. Леди Лэклесс — реальный человек, чувства которого можно задеть. — Она посмотрела на меня снизу вверх.

— Я не знал, — виновато сказал я.

Наверное, я выглядел достаточно жалостливо, поскольку мать заключила меня в объятия и поцеловала.

— Ну и не стоит горевать, солнышко. Просто помни: всегда думай, что делаешь. — Она погладила меня по голове и улыбнулась — словно солнце засияло. — Полагаю, мы обе: леди Лэклесс и я — извиним тебя, если ты найдешь сладкой крапивы для ужина.

Любой предлог, позволявший избежать наказания и поиграть в зарослях деревьев у дороги, годился для меня. Я исчез чуть ли не раньше, чем слова слетели с ее уст.

Ближе к концу лета я случайно услышал разговор, который вытряхнул меня из состояния блаженного неведения. Будучи детьми, мы редко задумываемся о будущем, и это позволяет нам радоваться жизни так, как умеют не многие взрослые. В день, когда мы начинаем беспокоиться о будущем, детство наше остается позади.

Наступил вечер, и труппа встала лагерем у дороги. Абенти дал мне для практики новый симпатический трюк, называвшийся «максима преобразования переменного тепла в постоянное движение» — или как-то столь же претенциозно.

Трюк был нелегким, но упал точно на нужное место, словно кусочек головоломки, сложившийся с остальными. У меня получилось через пятнадцать минут, а по тону Абенти я понял, что он дает мне на это не меньше трех-четырех часов.

Так что я отправился его искать. Частично для того, чтобы получить новое задание, а частично — немного похвастаться.

Я выследил его у родительского фургона. Услышал их, всех троих, прежде чем увидел. Их голоса звучали, как гул или жужжание, — отдаленная музыка, которую создает разговор, когда слова еще неразличимы. Но, подойдя поближе, одно слово я разобрал четко: «чандрианы».

Услышав это, я остановился как вкопанный. Все в труппе знали, что мой отец работает над песней. Он выспрашивал у горожан старые легенды и стишки уже больше года, где бы мы ни останавливались для выступления.

В первое время это были истории о Ланре. Потом он начал собирать старые истории о фейри, сказки о домовых, привидениях и шаркунах. И в конце концов перешел на вопросы о чандрианах.

Это случилось несколько месяцев назад. За последние полгода он больше выспрашивал о чандрианах и меньше о Ланре, Лире и прочих. Почти все песни, написанные прежде, отец заканчивал за сезон, а работа над этой тянулась уже второй год.

Вам также следует знать, что отец не позволял ни словечку — ни даже шепотку — из песни достигнуть чужих ушей прежде, чем он оканчивал ее. Только моя мать была посвящена в эту тайну, поскольку прикладывала руку к каждой песне, созданной отцом. Музыкальные красоты принадлежали ему, но лучшие стихи выходили у нее.

Когда ждешь несколько оборотов или даже месяц, чтобы услышать законченную песню, предвкушение подогревает интерес. Но через год он начинает бродить и бурлить, а к тому моменту прошло полтора года, и люди уже с ума сходили от любопытства. Если кого-нибудь заставали бродящим слишком близко к нашему фургону, в то время как мои родители работали над песней, это обычно приводило к ругани и ссорам.

Так что я придвинулся поближе к родительскому костру, стараясь ступать как можно тише. Подслушивание — прискорбная привычка, но с тех пор я приобрел множество куда худших.

— …много о них, — услышал я слова Бена. — Но готов.

— Рад поговорить на эту тему с образованным человеком. — Глубокий баритон отца контрастировал с тенорком Бена. — Я устал от этих суеверных деревенщин, и…

Кто-то подложил дров в огонь, и в треске пламени я не расслышал последних слов. Так быстро, как только осмеливался, я перебрался под длинную тень родительского фургона.

— …что я гоняюсь за призраками с этой песней. Что пытаться сложить эту легенду воедино — дурацкая затея. Лучше бы я никогда ее и не начинал.

— Ерунда, — сказала моя мать. — Это будет твоя лучшая работа, сам знаешь.

— Так ты думаешь, существует исходная история, из которой растут все остальные? — спросил Бен. — Историческая основа легенд о Ланре?

— Все знаки указывают на то, — сказал отец. — Посмотри на дюжину внуков, и если увидишь, что у десяти из них голубые глаза, то поймешь, что и у бабушки глаза были голубые. Я уже делал так раньше и здорово навострился. Таким же образом я написал «Под стенами». Но… — Отец тяжело вздохнул.

— Тогда в чем проблема?

— Эта легенда старше, — объяснила мать. — Тут словно смотришь на прапраправнуков.

— Которые разбежались по всем четырем сторонам, — проворчал отец. — Да к тому же когда я нахожу одного, у него оказывается пять глаз: два зеленых, голубой, карий и зелено-желтый. А у следующего глаз один, зато меняет цвет. Как мне из этого делать выводы?