в том смысле, в какого она нужна мне. Вот они, нереализованные возможности. Им не было суждено сбыться. Ну сами посудите, кто я такая? Девушка-англичанка с таким большим размером ноги, что спотыкаюсь о собственные ступни. Мне бы быть миниатюрной киношной евреечкой — она и умнее, и шустрее, и характером пожестче. Наша английская жесткость характера все-таки отличается от еврейской. Зато мы здоровы на фантазию, у нас полно мыслей в голове, и мы их ни в грош не ставим, раскидываем где попало. А для них идея имеет цену, поскольку ее приходится вымучивать. Из-за этого у них даже принято воровать чужие идеи.

Но кто же тогда мой герой? Он не супермен, влипший в историю, и не садовник, не ловелас и не борец за мир во всем мире. Мой герой не будет приставать к девушке, помявшей крыло, он постарается сбежать из этого несовершенного мира. Мой герой — террорист, прирожденный вожак, но у него ранимая душа, она рвется наружу, выворачивается наизнанку. У моего героя нет девушки, усыновляющей малавийского младенца. У него есть жена, которую он по праву ненавидит, ведь она еще большая негодяйка, чем он. В итоге он убивает ее, и зритель ему сочувствует и симпатизирует. Он такой Тони Сопрано. Его жена стучит на него в ЦРУ, и он должен убить ее. Да-да, убить эту самую Немезиду со шрамом, которая заставляет мужиков в ужасе холодеть. Это архетипы. Когда даешь простор фантазии, архетипы приходят сами собой.

— А вы поменьше давайте простор фантазии, — сурово заметила Судья. — А вот о себе давайте-ка побольше.

— Хорошо. В аэропорт я ехала на такси. Мне его поймали на улице служащие гостиницы. Какая-то раздолбанная колымага, а бородач водитель походил на абрека. Это такой нью-йоркский вариант того лондонского водилы, о котором рассказывала Лекторша. Мне бы, конечно, не следовало ехать с ним, но сработали благородные чувства. Он нуждался в заработке, а я к тому же спешила. Шоссе на аэропорт Кеннеди было забито машинами — все шесть полос. Мы ехали по внутренней полосе со скоростью шестьдесят, когда у нас лопнуло колесо. Мой абрек как-то умудрился через все шесть полос вырулить на обочину, и мы не погибли. Все вокруг сигналили, визжали тормоза. Абрек мой взмок и трясся крупной дрожью. Еще бы — по-английски ни бум-бум, запасной шины нет. Я вытащила свои вещи из багажника и стала ловить машину, но никто не останавливался. Я молила Бога, чтобы кто-нибудь тормознул. Наконец ко мне подъехало пустое такси. Его предыдущий пассажир умер прямо в машине от сердечного приступа. Покойника забрала «скорая», а разъяренный таксист теперь вынужден был ехать в сторону аэропорта вхолостую — только потому, что на этом шоссе нельзя повернуть назад. В общем, на «конкорд» я успела.

О своих приключениях я пыталась рассказать соседям-пассажирам, но они меня не слышали. Дело в том, что в «конкорде» в хвостовой части такой шум, что никто ничего не слышит. Зато в передней части тишина и покой, как в больничной палате. Только я этого не знала. В авиакассах о таких вещах не предупреждают. Им лишь бы продать билеты на невыгодные места, и при этом они тебя же и презирают. Ты для них наивный дурачок. Чемоданы мои лопнули по швам на багажном конвейере в Хитроу, и все барахло вывалилось на всеобщее обозрение. Нуда, чемоданы-то я купила на дешевой распродаже — а зачем переплачивать? Я повторила себе этот вопрос, с ужасом глядя на норковую шубу и другие безумные покупки, которые хотелось бы довезти до дома. Чеков на покупки, как у вас, Дорлин, у меня никто не спросил — ведь это, не забывайте, «конкорд». Что же я, виновата, что летела на нем?

Это, по-моему, из той же серии: «В чем моя вина?» У человека лопается по швам чемодан, наружу вылезает какая-то правда, и некая тайная вина становится известна всем. Но кто же тогда женщина со шрамом? Это я. Конечно же, я. Моя собственная Немезида. Я убила себя в самом начале фильма — еще не успела появиться на экране, как уже погибла. На самом деле я просто не могла ужиться со своим двойником. Я улетела в Нью-Йорк, когда мой ребенок еще лежал в больнице, а когда вернулась, его уже не было в живых. Да, моего маленького, безнадежно неполноценного второго «я». Но тут уж ничего не поделаешь.

— Да сочиняете вы все! — возмутилась Брокерша. — У таксистов всегда есть запасные шины. Они обязаны их иметь.

— Он не читал наших законов, — пояснила Сценаристка. — Сама поездка на такси в аэропорт — чистая правда, а вот историю с умершим от сердечного приступа пассажиром я придумала. Просто мне стало интересно, как это такси может ехать в том направлении пустым, да еще и утром, вот я и придумала возможную причину. В этом и заключается работа сценариста — дать объяснение до того, как возникнет вопрос. В итоге вы поверили вымыслу и взяли под сомнение то, что было правдой. Для того мы, сценаристы, и стараемся. Берем эпизоды из реальной жизни и компонуем вымышленные сюжеты. Я качаюсь на волнах реальности, как чайка, но не уверена в действительности, даже когда ныряю в океан зыбкой памяти за кусочками пищи для своего вымысла. Кстати, прекрасный, получился образ — чайка, качающаяся на морских волнах. С такого кадра можно начать картину… Хотя нет, подобными вещами, пожалуй, лучше заканчивать. Чайка на волнах в лучах заката — отныне она всегда будет счастлива.

А я сценаристка, та женщина со шрамом. Чувство вины. Мертвые младенцы. Негодные сценарии. Это крах. Возмездие. Позади десятки тысяч истраченных впустую сцен. Эти выброшенные сцены, пропавшие впустую строки свербят мне мозг. Я натыкаюсь на них повсюду, но поздно — мир уже ускакал вперед. Они больше не пригодятся, только твердят мне: «Это ты виновата! Твоя вина! Ты проворонила момент! А мы, мы были так хороши!..» И все же я боролась за вас, о, мои детки, рожденные в горячечном мозгу! Я отстаивала каждую строчку! Билась за вашу жизнь, рискуя обрести позор и презрение, пока враги холодно взирали на мои муки, выжидая, когда им удастся вас уничтожить. И им это удалось. Один за другим черновики летели в корзину, а совершенство по-прежнему не достигнуто. Столько утрат, а мне так и нечего написать, я не нахожу нужных слов. А может, я не гожусь в писатели? Переписываю заново, теряю сюжет, но все труды летят в пустоту. Мысли в моей голове борются за жизнь и гибнут. А новый замысел лежит в стороне нетронутый. О, детки мои, сиротки, ваша мать выдохлась, у нее больше нет сил питать вас, ведь ей теперь нужно кормить других. Да, я должна браться за новое, не могу топтаться на месте, не имею права упустить момент. Мне надо рваться вперед!

Пусть родятся новые строки, новые страницы, новые сцены. Например, знаменитое мраморное джакузи в «Касл-спа». Ночь. И бурлящие пузырьки как тысячи новых идей. Выдержит ли моя бедная голова? Я говорила вам про то, как была в Индии? Сценаристка в Бомбее. Она попала туда по контракту после развода с мужем. Муж хотел примирения, но у нее не было времени на такие вещи. Теперь у нее есть продюсер. Когда-то он начинал в Нью-Йорке, получил огромное наследство и отныне торчит в Бомбее в белых одеждах, обкуренный в доску, сидит в восточной позе, склонившись над китайской книгой пророчеств «Ицзин». Он не столько буддист, сколько конфуцианец, но это не важно. Его жена, русская красотка, ставшая буддийской монахиней, упокоилась с миром в Гималайских горах. Она мертва, и этого не изменишь, разве что известная сценаристка напишет сценарий к фильму о ее жизни. Напишет, поскольку такое пророчество выдала ему китайская книга гаданий. Так что сценаристка должна срочно лететь в Индию. И она летит. Летит первым классом — как того потребовали ее агенты. Продюсеру это требование не нравится, он даже открыто заявил ей об этом. И вот в чужой стране, как Рапунцель, заключенная в башню, она пишет свой сценарий взаперти на частной вилле на побережье Чопатти. К ней уже являлись видения — разгневанный дух усопшей посещал ее, наставлял и даже водил ее рукой.

Она до сих пор не может забыть кружащих над Гималаями вертолетов и рева огромных сверхзвуковых лайнеров, каждые семь минут взмывавших в небо из международного аэропорта Чатрапати всего в пяти милях отсюда. Слыша этот рев, она дрожала в своей комнате, уверенная, что за ней пришла смерть. И это отнюдь не вымысел, а реальный факт. А что же видения? Эта изящная белая рука, водившая пером по бумаге, и аромат сирени — все, конечно же, ей приснилось?

И вот сценарий готов. Ее вызывают к заказчику. Он сидит, скрестив ноги, белым размывчатым пятном, окруженный наркотическими парами. «Сценарий требует изменений», Но каких именно? Что тут можно изменить? «Ицзин» говорит об изменениях. Это «Книга перемен» — так даже на обложке написано. Наша сценаристка в панике, проклинает тот день и час, когда согласилась лететь сюда. Она идет к себе и вносит изменения. Любые, хоть какие-нибудь. А что ей остается делать, если у нее отобрали обратный билет на самолет? Ее снова вызывают к заказчику. «Откуда вам известно все это? Вы что, ведьма? Расхитительница гробниц? Вы украли мысли из моей головы! А я своего отдавать не привык. А теперь ступайте, вы свободны». Самолет на Лос-Анджелес сбился с курса, он летит слишком низко, все они умрут среди этой величественной красоты… Но! Все опять впустую! Фильм так никогда и не будет поставлен. Дома она узнает,