сначала жила, а потом Надя…
– Ты гений! – заорал Грозовский так, что ее едва не контузило. – Я с тобой!
– Нет, нет, Дим, ты валерьянки выпей и на месте сиди. Что-то с нервами у тебя не очень.
– Выпью, – пообещал он. – А где ее берут?
– Вообще-то в аптеке, – вздохнула Ольга. – Но ты в агентстве у кого-нибудь попроси, тебе дадут.
– Попрошу, – прошептал Дима. – А что попросить, Оль? Я забыл…
Дверь открыл Толик, сосед, который выпил у Ольги немало крови, когда она жила здесь. Пил он эту кровь ровно до тех пор, пока Ольга не купила топор и не показала всего, чему научилась в тюрьме, – отрубила Толику кусок его старых кальсон и объяснила по фене, кто тут хозяин.
С тех пор Толик ее боготворил.
– Ольга Михайловна! – неподдельно обрадовался он. – Счастье-то какое! Проходите, проходите… Осторожненько тут…
Ольга вошла, привычно пригнувшись, чтобы не задеть висевший на стене велосипед и пирамиду старого хлама в углу.
– Да я на минуточку…
Толик забегал вокруг нее, как верный пес, который увидел хозяина после долгой разлуки.
– Ну что ж вы так, Ольга Михайловна! В кои-то веки, так сказать, посетили… Нет уж… Я сейчас чайку… Радость-то какая!
Толик метнулся к кухне, сшиб все-таки велосипед со стены, но Ольга остановила его:
– Подождите! Вы Надежду помните? Которая после меня здесь жила.
– Наденьку?! – умильно сложил на груди руки Толик. – Как же! Как же! Такая шустрая, веселая такая, культурная! Как же не помнить! Да вы не стойте, проходите. Чайку попьем. У меня и печеньице найдется!.. Проходите… – Он вдруг состроил скорбную мину. – У меня беда, Ольга Михайловна! Такая беда! Сосед…
Толик глазами показал на дверь и зашептал:
– Такой, знаете ли, поселился! Пьет. Компании подозрительные водит и хам. Такой, знаете ли, хам! Я уж и в милицию собирался заявление писать! Да! Москва – это ж вам не Пенза какая-нибудь, а город культурный, и все у нас должно по-культурному идти!
– Не появлялась она здесь? – едва не сорвалась на крик Ольга.
– Кто?!
– Надежда. Последние несколько дней. Вы ее не видели?
– Ах, Наденьку… Нет. А может, вы, Ольга Михайловна, с ним, с соседом, это… ну… поговорите, как вы умеете, а? Нет, правда? Вот он скоро придет, а вы ему это… а?! – Толик склонился над ней, дыхнул в лицо перегаром.
– Нет, у меня времени мало, к сожалению…
Ольга повернулась к двери и вышла.
– Жалость-то какая! – запричитал ей вслед Толик. – А может, в другой раз еще зайдете?
– Вряд ли. – Ольга побежала по лестнице вниз. – Извините, мне пора.
– Жалость-то какая! А Наденьку не видел, нет, не видел! Такая хорошая соседка была! Культурная, веселая!
Ольга пару минут посидела за рулем, прежде чем завести машину. Впервые за долгое время после зоны ей остро захотелось курить.
С Надькой что-то случилось… Или нет, ну почему сразу случилось?! Поругалась с Димкой, решила его наказать и исчезла, чтобы он как следует прочувствовал тяжесть потери. Димка и прочувствовал – так, что себя не помнит.
Кто бы мог подумать, что Грозовский – мачо, красавец, плейбой! – будет послушно пить валерьянку?! Ольга улыбнулась, отмела мысль о сигарете и плавно тронулась с места.
Надя уехала в свой родной город – это и ежу понятно.
Вот вернется, и Ольга голову оторвет подруге жизни за то, что ничего ей не сказала. Не выдала бы Ольга Димке ее секрет, или…
Конечно бы, выдала, услышав его севший от горя голос.
Значит, правильно, что не сказала. Грозовского страдания украшают… Человеком делают его эти страдания. Тонким, умным и любящим.
Кто бы мог подумать…
Анна Степановна смотрела, как Надя моет посуду, и противоречивые чувства терзали ее. Вроде и ничего девка – тихая, работящая, но какой-то гонор скрытый имеется. Гонор и злость. Вот моет посуду, а Анна Степановна будто виноватой себя чувствует, что домашней работой ее загрузила. То есть она ТАК моет, что Анне Степановне неудобно. А чего ради-то?!
Лишний рот, нахлебница, подкидыш великовозрастный…
Если б не Паша, близко бы на порог ее не пустила. Не стала Надежда сына разборками по этому ДТП мучить – спасибо огромное и до свидания.
Но «до свидания» не получилось – видела Анна Степановна, что Пашке Надя нравится. Глаза у него горят, домой как на крыльях летит, голос дрожит, когда он к ней обращается…
Видела это Анна Степановна и терпела. И уговаривала себя – ничего вроде бы девка, к работе привычная, тихая, а то, что гонор внутри сидит, так выбьем. Как только он на свет божий попросится, мы этот гонор по носу-то и щелкнем. Кто ты тут такая?!
Нахлебница.
– А вот еще кино такое шло, хорошее, не то, что нынче показывают, – завела она разговор на нейтральную тему. – «Дело Румянцева». Не смотрела?
– Не помню, Анна Степановна.
Вот он, гонор-то, опять – вроде вежливо ответила, а звучит как «отвяжись».
– Да ты зови меня теть Нюрой, чего уж там… В том кино еще песня такая была, про домино. Как же она пелась-то… Забыла. Жалко. Так вот, там, в кино, тоже молодой человек на машине сбил… Ты эту кастрюльку порошочком, порошочком… Ага, вот так. Сбил, значит, вот как тебя, не до смерти. А потом и женился на ней через это… – Анна Степановна замолчала, ожидая, что скажет Надежда, но та молча терла «порошочком» кастрюлю. А может, она в Пашу уже влюблена как кошка и боится теперь, что он на ней не женится? Пашка-то завидный жених – зарплата, карьера, внешность…
– Ох, Пашка у меня такой тихий! Скромный! Баб боится. – Анна Степановна рассмеялась. – А уж кому он достанется, та век не нарадуется! И зарплату всю в дом до копеечки, и не пьющий… – Анна Степановна опять замолчала, но Надежда снова ничего не ответила – точно хочет Пашку захомутать и выдать это боится!
– И собой видный… Ты-то ему вроде глянулась, а он тебе как? – Анна Степановна вдруг подумала, что если гонор скрытный на корню зарубить, то невестка из Нади будет отличная. И мамаша неплохая – вон сноровистая какая и крепкая – кровь с молоком. – Все не женится он никак, а я уже старая, мне внуков понянчить охота.
– А вот внуков я вам обещаю, теть Нюра, – Надя повернулась к ней лицом, посмотрела в глаза. – Я на третьем месяце, так что внуки скоро будут.
Вот так поворот…
Сердце у Анны Степановны ухнуло куда-то в желудок и заколотилось там.
Подкидыш в квадрате…
А Пашка-то, поди, ни сном ни духом, что чужого ребенка растить придется.
– Ты блюдечки отдельно на полочку ставь, а чашки вон в тот шкафчик.
Поджав губы, Анна Степановна вышла из кухни.
Она все поняла – не гонор это и не злость, а третий месяц. Скоро есть за троих начнет гостья непрошеная.
А как соседям живот ее скоропалительный объяснить?! Пронюхают ведь, что не от Пашки…
Анна Степановна накапала себе корвалола и пустырника в один стакан, выпила. Сердце не унималось.
Она включила телевизор.
И зачем она призналась его мамаше в своей беременности?
