— Выйду посмотрю погоду, — пробормотал я и проскользнул в дверь с подветренной стороны. С минуту я простоял неподвижно, прислушиваясь.

Угрожающий грохот прибоя наполнял тьму вокруг меня. Став лицом к морю, я потянул носом воздух, прижал к голове уши и перешёл на наветренную сторону.

Буря с рёвом набросилась на меня, и я зажмурился, чтобы не видеть то невыразимо ужасное, что может быть и происходить на море в штормовую осеннюю ночь. О такой жути и помыслить-то страшно…

Впрочем, это был один из тех редких моментов, когда я вообще не думал. Я знал лишь одно: сейчас я должен спуститься вниз к пляжу, несмотря на шипящий прибой. Во мне проснулось какое-то таинственное Предчувствие, которое и в моей последующей жизни приводило к поистине удивительным результатам.

Из ночных туч проглянула луна, сырой песок засверкал, как металл. Волны с грохотом накатывали на берег, они, словно выстроившиеся в ряд белые драконы, вставшие на дыбы с растопыренными когтями, обрушивались на пляж, с шипением откатывались во мрак и возвращались вновь.

Воспоминания прямо-таки ошеломляют меня!

Вцепившись в доску, она приближалась на волнах прибоя к берегу, влетала, словно мячик, в залив, затем её снова относило в море.

Я бросился прямо в прибойную волну и крикнул во всё горло:

— Я тут!

Она опять возвращалась. Она бросила доску и плыла, как на парусах, колыхаясь вверх и вниз, воздевая ноги к небу. Не успел я и глазом моргнуть, как увидел надвигающуюся на меня чёрную стену воды. Я схватил в охапку потерпевшую кораблекрушение, и в следующую секунду мы беспомощно закружились в кипящих волнах прибоя.

Со сверхъестественной силой я вогнал ноги в песок и стал твёрдо, крепко-крепко, затем с трудом начал выбираться на сушу, меж тем как волны жадно хватали меня за хвост. Я спотыкался, делал неимоверные усилия, боролся — и наконец положил мою прекрасную ношу на песок, где её уже не могло настигнуть дикое жестокое море. Ах, это было совсем не то что спасать тётку той Хемульши! Я — именно я — спас муми-тролля, такого же, как я сам, только ещё более красивого — маленькую женскую особь рода муми-троллей.

Она села на песке и крикнула:

— Сумку! Спасите сумку!

— Но ведь она у вас в руках! — сказал я.

— О, она уцелела! — воскликнула муми-тролльша. — Какое счастье! — И она открыла свою большую чёрную сумку, стала рыться и что-то искать в ней. Наконец она извлекла из неё пудреницу.

— Похоже, пудра подмокла, — огорчённо заметила она.

— Ничего, вы и так прекрасны, — галантно заметил я.

Тут она подняла на меня неописуемый взгляд и густо покраснела.

Позвольте мне остановиться здесь, на этом знаменательном поворотном пункте моей бурной молодости, разрешите мне завершить мои мемуары на том моменте, когда мама Муми-тролля, прелестнейшая из представителей рода муми-троллей, вошла в мою жизнь! С тех пор её ласковые, понимающие глаза смотрели на мои безрассудства, и в результате последние преображались в знание и разум, вместе с тем теряя обаятельность необузданной свободы, которая взманила меня писать о них.

Всё это случилось страшно давно, но теперь, когда я восстанавливаю события в своей памяти, я сознаю, что всё могло быть совершенно иначе.

Я откладываю свою авторучку в уверенности, что вопреки всему прекрасная пора приключений ещё не завершена (это было бы так прискорбно).

Пусть каждый достойный внимания муми-тролль поразмыслит надо всем, что я пережил, над моим мужеством, моим умом, моими добродетелями (а по мне так пожалуйста — и над моими дурачествами).

Если он ещё не понял, что лучше учиться на ошибках других, чем на своих собственных, ему самому придётся приобрести собственный опыт чудесным, многотрудным образом, отличающим всех юных и одарённых муми-троллей.

Муми-папа отложил авторучку и в наступившей тишине оглядел семью.

— Поздравляю, — сказала растроганная Муми-мама.

— Поздравляю, папа, — сказал Муми-тролль. — Теперь ты наверняка станешь знаменитостью.

— О чём ты? — воскликнул папа и аж подскочил на месте.

— Когда все прочтут такую книгу, все поверят в то, что ты знаменитость, — убеждённо сказал Mуми-тролль.

Автор с довольным видом попрядал ушами.

— Может быть! — сказал он.

— Ну а потом, что потом? — воскликнул Снифф.

— Потом-то… — сказал Муми-папа и неопределённым жестом обвёл дом, семью, сад, Муми-дол и всё прочее, что следует по пятам юности.

— Милое дитятко, — стыдливо сказала Муми-мама, — потом-то и началось это.

Внезапный порыв ветра потряс веранду. Хлынул дождь с новой силой.

— Каково-то тем, кто на море в такую ночь, — погружённый в свои мысли, пробормотал папа.

— Ну а мой папа? — спросил Снусмумрик. — А Супротивка? С ним-то что сталось? А с мамой-то что?

— И Зверок-Шнырок! — крикнул Снифф. — Вы забыли про единственного папу, если только он у меня был! Не говоря уж о его коллекции пуговиц и Зверке-Соуске!

На веранде воцарилась тишина.

И тут — ну не чудо ли? — как раз в момент, совершенно необходимый для этой истории, — в дверь постучали. Три твёрдых, коротких удара.

— Кто там?! — вскинулся Муми-папа.

— Откройте! Ночь сыра и холодна, — ответил низкий голос.

Муми-папа настежь распахнул дверь.

— Фредриксон! — воскликнул он.

И на веранду вошёл Фредриксон, он отряхнул с себя капли дождя и сказал:

— Пришлось-таки вас поискать. Привет, привет!

— А ты нисколько не постарел! — восхищённо воскликнул Муми-папа. — О, как я рад! О, как я счастлив!

И тут чей-то глухой голос произнёс:

— В роковую ночь, как эта, забытые кости бряцают громче обычного! — И привидение собственной персоной с приветливой ухмылкой выползло из рюкзака Фредриксона.

— Добро пожаловать! — сказала Муми-мама. — Как насчёт пунша с ромом?

— Спасибо, спасибо, — сказал Фредриксон. — Один для меня и один для привидения. И ещё несколько для тех, кто снаружи!