потерплю, чтобы…
– Да, конечно, – перебил он, сжимая ее руку и напоминая себе, что Санни – не его собственность. Пора бы потихоньку привыкать к этой мысли. – Я все прекрасно понимаю, но… у меня не всегда все получается. Я ведь еще ни разу никого не любил.
Огоньки воинственности в ее глазах погасли.
– И я тоже… Так, как сейчас.
– Да, так, как сейчас. – Он поднес ее пальцы к губам. – Только не читай больше при мне сообщения от других мужчин, хорошо?
Немного развеселившись, она снисходительно улыбнулась:
– Хорошо, хорошо. Если проголодаешься, бери на кухне все, что захочешь. Телевизор в спальне, музыкальный центр в гостиной. Я вернусь через пару часов.
– Куда ты?
Санни надела растоптанные спортивные туфли.
– К родителям. Если у тебя попозже появится желание выйти в свет, сходим в ресторан или, может быть, потанцуем. – Она потянулась за курткой.
– Санни… – Он перехватил ее руку. – Я хочу поехать с тобой.
Она долго без улыбки смотрела на него.
– Джейкоб, ты вовсе не обязан с ними знакомиться. Я серьезно!
– Понимаю. Но мне хочется.
Она быстро поцеловала его в щеку.
– Тогда одевайся!
Босой Уильям Стоун величественной походкой прошествовал к двери своего шикарного особняка в тюдоровском стиле. Одежда хозяина дома не соответствовала интерьеру: безразмерная футболка болталась, коленки у любимых джинсов давно протерлись. Уильям ел банан и разговаривал по радиотелефону.
– Престон, новая рекламная кампания должна быть неагрессивной. Никаких танцующих чайных пакетиков, никакой музыки в стиле хеви-метал, никаких говорящих плюшевых медведей! – Слушая громкие возражения собеседника, он распахнул дверь настежь. – И разумеется, никаких вальсирующих кроликов. Гадость какая! Сделайте… – Увидев дочь, Уильям широко улыбнулся. – Ладно, Престон, работайте. – Он нажал кнопку отбоя и раскинул руки навстречу Санни. – Здравствуй, малышка!
Санни шумно чмокнула отца в щеку и отняла у него банан.
– Вы только взгляните на нашего магната!
Покосившись на телефонную трубку, Уильям поморщился. Он до сих пор смущался, когда его так называли.
– Да какой я… – Увидев Джейкоба, Уильям Стоун наморщил лоб.
Кого Санни с собой привезла? Младшая дочь часто приезжала к ним с поклонниками, друзьями или коллегами – слово «любовники» применительно к Санни Уильяму совсем не нравилось. А у сегодняшнего лицо как будто знакомое, только он никак не мог вспомнить, как его зовут.
– Это Джей-Ти, – объявила Санни, поедая банан и обнимая отца за талию.
Как они похожи, подумал Джейкоб… Два сапога пара! Он обрадовался, вспомнив старинное выражение. Тот же цвет волос, та же фигура, тот же откровенный, оценивающий взгляд. Решив взять инициативу в свои руки, Джейкоб шагнул вперед и протянул руку:
– Мистер Стоун…
Поскольку одной рукой Уильям по-прежнему обнимал дочь – возможно, немного вызывающе, – пришлось сначала убрать в карман телефон. Затем хозяин дома пожал протянутую руку.
– Его фамилия Хорнблауэр, – продолжала Санни, втайне наслаждаясь происходящим. – Джейкоб Хорнблауэр. Брат Кэла.
– Ты шутишь? – Рукопожатие стало более крепким, улыбка – более дружеской. – Что ж, рад познакомиться! А мы уж начали думать, что Кэл своих родственников выдумал. Входите, входите. Каро где- то здесь.
Уильям Стоун повернулся и, не выпуская Санни, направился в дом. В просторном холле Джейкоб едва успел оглядеться. Яркие цветовые мазки на фоне пастельных тонов… Все очень дорого и изысканно. Простой шик, неподвластный времени.
Кое-где хрустальные безделушки, переливающиеся всеми цветами радуги; по углам антикварные столики. И конечно, повсюду настоящие шедевры, произведения Каролины Стоун. На стенах множество гобеленов, вытканных вручную. Увидев же еще один шедевр небрежно брошенным на пол, Джейкоб буквально лишился дара речи.
– Садитесь, – пригласил Уильям, небрежно наступая на ковер, вытканный его женой. В XXIII веке за него отдавали целые состояния. – Выпить хотите?
– Нет, спасибо. – Джейкоб заметил за окном декоративное лимонное деревце. Его отец выращивал такие же.
– Без чая ты отсюда не уйдешь, – засмеялась Санни, хлопая Джейкоба по плечу и усаживаясь на диван рядом с ним. – Если откажешься, оскорбишь папу в лучших чувствах.
– Чаю выпью. – Джейкоб покосился на Уильяма и встретился с его прищуренным, оценивающим взглядом.
В кармане у хозяина дома зазвонил телефон. Он сделал вид, что не слышит. Распознав характерный блеск в отцовских глазах и желая отложить неизбежный допрос, Санни сунула отцу банановую кожуру.
– Папа, я бы тоже не отказалась от чая. Может, заваришь нам «Восточный экстаз»?
– Идет. Сейчас все сделаю.
Уильям Стоун скрылся за дверью. Телефон в его кармане продолжал звонить.
Санни хихикнула и снова положила руку на плечо Джейкобу.
– Я должна тебя предупредить… – Она замерла, заметив, с каким откровенным любопытством Джейкоб таращился – другого слова просто не подобрать – на гобелен работы ее матери. – Джей-Ти! Ты меня слышишь?
– Да. Что?
– Хочу тебя предупредить. Мой отец бывает чрезмерно любопытен. Приготовься к тому, что он засыплет тебя вопросами – в основном личными и неудобными. Уж он такой – ничего не может с собой поделать.
– Ладно. – Не спорить же…
Встав, Джейкоб подошел к прямоугольнику, висящему на стене, и погладил мягкую, пестро окрашенную шерсть.
– Красиво, правда?
– Да, очень красиво.
Санни подошла к нему и встала рядом.
– Она стала очень почитаемой художницей.
«Почитаемой»? В случае с Каролиной Стоун это еще мягко сказано! Ее творения висят в музеях за стеклом. Их изучают искусствоведы во всей обитаемой Вселенной. И он сейчас прикасается к настоящему шедевру.
– Бывало, она продавала одеяла и прочие поделки, чтобы добыть деньги на продукты.
– Это легенда.
– Что?
– Ничего.
Джейкоб поспешно сунул руку в карман. Впервые с тех пор, как он очутился в XX веке, он совершенно растерялся. Жизнь этих людей он изучал по специальным учебным дискам. Перед ним исторические фигуры. А он заявился к ним в гости. Он влюблен в их дочь. Как он может влюбиться в девушку, которая жила и умерла за несколько веков до его рождения?!
Ему стало страшно. Повернувшись к ней, он схватил ее за плечи. Почувствовал, что она настоящая – живая и теплая.
– Санни!
– Что с тобой? – Ее напугало, что Джейкоб смертельно побледнел, а глаза у него сделались почти