Провожающие махали нам руками, желали скорой победы. Желали вернуться домой живыми и здоровыми! День был морозный и безоблачный. Под колесами бричек приятно поскрипывал искрящийся на солнце снег. Мы были готовы к новым боям. Я подал команду:

— Черкащенко! Запевай!

И полилась старинная казачья песня:

Взвод молодецким, дружным хором подхватывал припев и последние слова куплетов.

Еще один ночной марш, короткий отдых еще в одном польском местечке. Оставив сержантов заниматься с лошадьми, я вошел в дом и по приглашению хозяйки, сняв шинель, прилег отдохнуть на кровать и сразу уснул. Проснулся я от назойливой мухи, которая ползала по моему лицу. Не открывая глаз, я пытался отогнать ее, но ничего не получалось. Открыв глаза, я увидел, что это не муха, а возле меня сидит молодая, симпатичная паненка и водит сухой травинкой по моему лицу. Схватив ее за руку, я прижал ее к себе, но она, как ящерица, выскользнула из моих рук и убежала. Я повернулся на другой бок и снова уснул. Но поспать не пришлось. Паненка, а это была дочь хозяйки, вернулась и опять принялась за свое. Но тут я уж схватил ее и не выпускал. Она стала молить меня, что больше не будет и, чтобы я не сердился, она мне погадает. Взяв мою руку, она начала гадать по моей ладони. Я сказал, что гаданиям не верю. Но она настаивала на своем и заявила, что скажет чистую правду … «Тогда скажи мне: останусь ли я жив в этой войне?» На полном серьезе, всматриваясь в линии на моей ладони, она изрекла: пан лейтенант останется жив, но будет еще несколько раз ранен! Это было в январе 1945 года. В последующих боях я был два раза ранен, в Восточной Пруссии и в Германии. Предсказание ее сбылось.

Там же, на границе Польши и Восточной Пруссии, мне запомнилась выводка коней нашего полка. Выводка для нас была и экзаменом, и праздником. Целые сутки перед выводкой мы чистили и мыли коней, заплетали им хвосты и гривы в косички. Косички расплетали в день выводки, чтобы гривы и хвосты вились как волосы молодой девицы–красавицы после завивки. Не только бойцы, но и ветинструктор, и кузнец взвода хлопотали, каждый по своей части, проверяя здоровье, упитанность и ковку. Каждый боец и командир подразделения отвечали за своих коней перед дивизионной комиссией, проводившей выводку. Коня берегли больше, чем оружие, и выводка составляла не последнюю часть боевого смотра перед наступлением части. Плохо, конечно, когда выводку назначали неожиданно, особенно после длительного марша, да в чужом краю и в сжатые сроки для подготовки.

Так случилось и в этот раз. Приказ о выводке комбат привез из штаба за день до начала самого мероприятия. Мы были на дневке. Мой взвод размещался в небольшом фольварке, в спешке оставленном немецким населением недалеко от границы с Восточной Пруссией. Бойцы кто брился, кто штопал свое обмундирование, подшивал подворотнички, приводил в порядок оружие, орудия и боевые брички. На вечернем совете решали вопрос чистки коней. Комвзвода Зозуля предложил чистить коней всю ночь, а утром, до обеда, дать бойцам отдохнуть. Я же, посовещавшись с моим помкомвзвода и командирами орудий, решил: ночью отдыхать, а утром, на зорьке со свежими силами заняться чисткой коней, отдав должное коноходам, щеткам и скребницам. Проблема была только с белой тройкой ездового Ведерникова. На белых лошадях бросалось в глаза каждое пятно, особенно от навоза. Но Ведерников заявил, что проблем не будет, и на выводке его кони будут не хуже других. Надо сказать, что в этот день наш санинструктор сержант Силютин, облюбовал неподалеку от моего дома кирпичный сарай и натопил его для бани солдат нашей батареи.

Ночь прошла спокойно, если не считать утреннего скандала. На рассвете меня разбудили истошные крики сержанта Силютина, который на чем свет стоит крыл Ведерникова и, войдя ко мне, с возмущением требовал наказать его на всю катушку. Выйдя во двор, я застал Ведерникова выводящим из бани последнего своего коня и молча отмахивающегося от Силютина, как от назойливой мухи.

Оказалось, что Ведерников всю ночь отмывал свою белоснежную тройку в силютинской баньке. Пообещав Силютину примерно наказать виновного и, приказав Ведерникову надлежащим образом убрать и помыть баньку, а также нагреть воды, я направился проверять артиллерийские упряжки. Оглянувшись, заметил, как Ведерников, неспешно, по–хозяйски привязывает своих коней на короткий чембур, чтобы они, не дай бог, не смогли лечь. Я, с одной стороны, был на стороне Силютина, а с другой — в душе хвалил Ведерникова за смекалку. Ветинструктор батареи гвардии старшина Минибаев в очередной раз измерял температуру коням, вставляя под хвост граненые градусники, и привязывал их к хвостам белым бинтом. Проверяя ковку, кузнец взвода поочередно поднимал все четыре ноги коня и зажимал их в своих коленях. Кони пофыркивали, дружелюбно и спокойно реагировали на все эти операции. На выводку мы привели своих коней к полудню и заняли свое место в колонне полка сразу за четвертым эскадроном. Всего коней было у нас на батарее не менее ста голов.

Осматривала коней авторитетная дивизионная комиссия во главе с начальником ветеринарной службы дивизии. Члены комиссии ставили оценки по пятибалльной системе каждому коню — по телу, упитанности, чистке, уходу, поковке и по другим ветеринарным показателям. Офицеры представляли свои подразделения. Каждый конник вел своего коня или по очереди своих коней и, подведя к комиссии, четко поворачивался лицом к голове коня, держа в двух руках растянутый между ними повод, и докладывал: «Конь артиллерийской упряжки, кличка Богатырь …» И так далее.

Члены комиссии осматривали коня и докладывали писарю свои оценки. Кони моего взвода, все 30 лошадей, прошли на отлично, особенно понравились комиссии кони Ведерникова. На солнце они сверкали своей белизной, как сказочные. Но всю обедню чуть было не испортил замыкающий взвода, ездовой брички Слабосиленко. Представляя последнюю лошадь своей тройки, он звонко доложил: «Конь боевой брички, кличка Гитлер!»

Комиссия опешила. Председатель, гвардии полковник, возмущенно заикаясь, закричал:

— ЧТО?! КАКАЯ КЛИЧКА?! ПОВТОРИ! Кто выдумал назвать боевого друга, коня кличкой ГИТЛЕР?! Комвзвода, доложи, какая у коня кличка?!