— Паны не разумеют, успокойся и говори помедленнее.

А она все повторяла:

— Я пшишла с Гониондза. Там кули леться и леться.

А у меня склепа нимам, негде сховаться.

Полезла в студню, а там хладно, зимно.

И вот… и пшишла до вас.

В переводе это значило, что она пришла из Гонионза, где рвутся снаряды и летят пули, а ей негде спрятаться, так как у нее нет погреба. И вот она пришла к нам. Успокоив, обогрев и накормив паненку, мы отправили ее с сопровождающим в наш тыл.

Позади нашей огневой, в тылу, размещалось поместье пана Крамковского, здешнего помещика. Богатый был пан, но жадный, все боялся за свое стадо овец и коров, все спрашивал у нас — как к нему будет относиться новая власть. Очень боялся колхозов. Мы отвечали, что их польское правительство будет само решать: кому землю, кому скот, кому заводы и нужны ли вам колхозы! А мы только помогаем освободить Польшу от немцев!

Стало холодно или, по–польски, «зимно». На польскую землю пришла зима. Еще несколько маршей по Белостокскому воеводству, и мы остановились в уютном, тихом местечке с небольшим костелом. Поорудийно разместив взвод по отдельным домам, сам я поселился в намеченном квартирьером небольшом чистеньком домике. Хозяйка дома проживала в нем с молодой миловидной семнадцатилетней дочерью и старушкой матерью. Встретили меня приветливо, как–то по–домашнему. 3ося, так звали дочь хозяйки, дородная, хорошо сложенная крестьянская девушка, уступила мне свою кровать, а сама устроилась спать на широком деревянном диване. После нашей солдатской, полевой жизни и ночных походов, приятно было выспаться на чистой, мягкой и теплой постели.

Польский язык немного схож с украинским, и мы без переводчика, как–то незаметно, стали понимать друг друга. К 3осе часто забегала ее подруга, хорошенькая, тихая и застенчивая девушка из соседнего дома. Она всегда находила причину лишний раз заглянуть в наш дом. То нужна им соль, то запалки (спички), а то и просто что–то передать нашей хозяйке от своей соседки. Приходя к нам, она всегда украдкой поглядывала в мою сторону, одаривала меня лукавой улыбкой. Мне она также как–то сразу приглянулась, и я стал проводить у нее в доме все свое свободное время, вызывая по этому поводу недобрые замечания 3оси. Фронт был достаточно далеко от нас. Не слышно было даже артиллерийской канонады. Немец прошел стороной. Дома были целы, и мы жили, и работали, как в мирное время. Эти дни памятны мне двумя событиями: присвоением мне очередного воинского звания, гвардии лейтенанта, и рождественскими праздниками.

В один из вечеров зашел к нам домой наш комбат Агафонов и, обращаясь к хозяйке дома и домочадцам, торжественно заявил:

— Можете поздравить своего постояльца, ему присвоено очередное офицерское звание гвардии лейтенанта. И теперь он будет носить на погонах не по одной, а по две звездочки.

Комбат, доброжелательная хозяйка пани Ядвига, 30СЯ и даже бабуля, по очереди, поздравляли меня с новым званием, а на другой день пани Ядвига в мою честь закатила праздничный обед. Обед был с пирогами, пампушками и прочей снедью по–польски, что–то среднее между украинскими галушками и сибирскими пельменями. А через несколько дней все это доброе местечко преобразилось: наступило Рождество.

В каждом доме к этому празднику тщательно готовились. Хлопотала и моя хозяйка. В день Рождества к ней пожаловали нарядно одетые. близкие родственники. На своей половине дома хозяйка устроила молебен. Молитвы были в виде довольно приятного песнопения. Пани Ядвига своим приятным грудным голосом начинала, остальные пани и паненки хором подхватывали слова молитвы. Моление было похоже на приятную мелодичную песню. После моления Зося и остальные девушки стали собираться на колядки. Звали и меня с собой. Я поблагодарил за приглашение, но вежливо отказался. Не к лицу было советскому офицеру участвовать в подобных забавах. Надо было где–то раздобыть мне четыре звездочки на погоны, две на гимнастерку и две на шинель. Но, как назло, ни у одного офицера полка не оказалось лишних звездочек. Пришлось вырезать их из консервной банки. Закрепив на погонах гимнастерки фирменные звездочки, сняв их с погон шинели, а на погоны шинели пришив самодельные, я собрался уже уходить, как тут в окно постучали, и целый хор молодых голосов стал исполнять заздравную песню …

Хозяйка сказала, что это пришли парни и девушки с колядками и просят разрешения войти в дом. Спросив у меня согласия, хозяйка отворила дверь и с поклоном пригласила всю эту ватагу. Румяная от мороза, веселая молодежь с большой звездой на палке и с торбами для подарков гурьбой 8валилась в избу. Среди них была и Зося с подругами. Выстроившись полукольцом, они начали колядовать, величая хозяйку дома и ее домочадцев. Пение сопровождалось шумовыми Эффектами на самодельных инструментах. По окончании этого импровизированного концерта, его участники поочередно с поклоном подходили к хозяйке дома, которая одаривала их разными выпеченными к празднику: булочками, кренделями, пышками и прочим печением. После этого вся команда со звездой подошла и ко мне. Хозяйка подсказала, что им надо что–то дать за хорошую колядку, можно одарить и злотыми. Злотые я только что получил и не знал, на что их можно потратить, так как у нас все было. Солдату многого не надо, тем более что и население еще не признавало наших злотых. А вот здесь они оказались кстати. Я щедро оделил злотыми всю эту веселую компанию. Довольные, они кланяясь и неоднократно повторяя «Бардзо дзиенькуе!», подталкивая друг друга, вывалились из дома. Хозяйка была тоже довольна, что побаловала меня (русского пана офицера) таким веселым национальным обрядом. Мне также понравился этот старинный обряд, который был когда–то широко распространен и у нас на Руси, и на Украине. Я родился после революции и этот обряд уже не застал, но мать рассказывала, что в России тоже был такой же обряд.

После празднования на дому все местечко собралось на большой молебен в костел. Ксендз, в отличие от нашего попа, мало чем отличался от своих прихожан, разве что своим образованием и интеллигентным видом. Он всегда был чисто выбрит, аккуратно одет, пользовался большим авторитетом и уважением у прихожан. К нам, русским жолнежам, относился весьма доброжелательно. Богослужение в костеле проводилось сидя за столиками, как в школе за партой, только вместо учебников были молитвенники. Ксендз не имел жены, жену ему заменяла довольно молодая и симпатичная экономка. Среди поляков я не встречал фанатиков. К вере они относились довольно сдержанно, как к обязательному обряду в их жизни. Все они аккуратно посещали костел, молились, уважали своего ксендза как духовного наставника. Но твердой уверенности в существовании бога и Пана Езуса–коханого и Матки Боски, у них не было.

На опушке леса, по замерзшему болоту, которое мы превратили во временный полигон, провели боевые стрельбы батареи из всех видов оружия. Стрельбы показали хорошую боевую подготовку наших расчетов, готовность к решающим боям, теперь уже на территории врага, в фашистском логове. Хозяйка, Ядвига и ее соседки начали поговаривать, что мы скоро уедем. Сарафанное радио здесь так же, как и в России, работало безотказно. Как им удавалось узнать день нашего отъезда, который и мы не знали, остается загадкой. Очевидно, кто–то проболтался из штабных.

И вот ранним утром запела труба горниста. Мелодичный, протяжный, требовательный сигнал «Седловки». Он то возрастал, то затихал. Горнист объезжал подразделения полка. Все пришло в движение. Настал день отъезда. На прощание хозяйка передала мне в дорогу «подорожники» — мешочек с выпеченными пышечками. Обняла и проводила меня, как сына. С Зосей мы расцеловались уже в сенях, на глазах у нее были слезы. Подруга ее, моя кохана, прибежала запыхавшаяся тогда, когда я был уже в седле. Сунула мне в руку конвертик с фотокарточкой и тоже прослезилась. Провожать нас высыпало на улицу все местное население. Вдали молодые парни, призывники Войска Польского, пели песню: