бабуля, пожилой поляк с женой и четверо детей, один другого меньший. Никого не пожалели фашисты, ни старого ни малого. Чем они им помешали? Для чего такая жестокость? Кто уложил их в таком строгом порядке, по росту и по возрасту?

Выехали из села по проселочной дороге. Из крайнего дома бежит к нам одинокая фигурка бедно одетого, пожилого крестьянина. На бегу он кричит нам: «Братушки! Братушки!» и еще что–то на польском языке. Подбежал к нам с непритворной радостью, с сияющими, полными слез, глазами и все время повторял: «Братушки! Братушки!»

Потом заметался, побежал обратно к стожку клевера, набрал его полную охапку и бегом к нам, к нашей бричке. Забросил клевер в бричку и еще долго стоял на дороге, махая нам рукой, пока не скрылся за поворотом из виду. Эта встреча на польской земле с бедным крестьянином, вероятно, батраком, с неподдельной радостью встречающим наши войска, с желанием хоть чем–то помочь нам, освободителям его родины, говорит о многом. Но были и другие, затаившиеся в своих «каморах», С тревогой и недоверием ожидающие — что–то несут им советские «жолнежи,,?

И опять дорога, дорога …

На перекрестках распятия «Пана Езуса», с иконой под маленьким, угловатым навесом. На очередной привал, в небольшое село, прибыли мы поздним вечером. Погода резко изменилась, подул южный ветер с мокрым снегом. Мы теперь шли во втором эшелоне корпуса, и было относительно тихо. Пока ездовые и расчеты распрягали, поили и кормили коней, мы с сержантом Петренко зашли в дом обогреться. Там уже вели оживленную беседу с молодой, веселой хозяйкой: наш санинструктор, Силютин, и двое молодых бойцов из хозотделения. Хозяйка рассказывала что–то смешное, у всех были веселые лица. Наше появление внесло еще большее оживление. Поздоровавшись с нами, миловидная хозяйка любезно предложила нам стулья. ПРИЯТIО было после холодной, сырой погоды посидеть в тепле, в светлой и уютной комнате. Комната была освещена большой керосиновой лампой. С разрешения хозяйки мы закурили махорку, перемешанную с крепким самосадом. С лукавой улыбкой, обращаясь ко мне, хозяйка на ломаном польско–русском языке сказала:

— Если паны жолнежи желают, она будет показывать фокус. Приморозит стакан с водой к потолку.

Мы сказали, что желаем, и она приступила показывать фокус. Налила полный стакан воды, взяла в одну руку крупный кристалл соли, в другую стакан с водой и стала на табурет. На табурете она, лукаво улыбаясь, начала жестикулировать со стаканом, приговаривая, что сейчас будет фокус. Неожиданно кристалл соли выпадает из ее руки и падает на пол. Она просит меня подать его ей. То ли из–за того, что мне было лень подниматься со стула, то ли предчувствуя какой–то подвох со стороны хозяйки, я предложил поднять соль сержанту Петренко. Сержант наклонился у табурета, чтобы поднять упавшую соль, а хозяйка, не спеша вылив ему за воротник весь стакан воды, проворно спрыгнула с табурета и, довольная своим «фокусом», со смехом убежала в соседнюю комнату.

Петренко под дружный хохот всех собравшихся стал отряхиваться, а потом кинулся искать проказницу. Но не тут–то было. Хозяйка как сквозь землю провалилась. И только когда Петренко поостыл и смирился со своим положением, из–за двери высунулось лукавое лицо молодой хозяйки. Она, улыбаясь, начала просить прощения, чтобы на нее не сердился пан «жолнеж», так как это у нее произошло случайно.

Осенью 1944 года, пройдя победным маршем не одну сотню километров по Белостокскому воеводству, корпус получил приказ доукомплектоваться людьми, конским составом и боевой техникой для решающих боев в Восточной Пруссии. На период доукомплектования нашему полку приказано держать оборону на довольно спокойном участке фронта, в районе мяста (города) Гониондза. Командир полка, гвардии подполковник Ткаленко в конном строю повел нас, группу офицеров полка, на рекогносцировку местности непосредственно, на переднем крае нашей обороны. Выехав на небольшую возвышенность, откуда был отличный обзор местности, он стал знакомить нас с боевой обстановкой. Впереди, на три километра, простиралась топкая, заболоченная равнина, за которой на возвышенности находился противник.

Вероятно, несмотря на значительное расстояние, наша конная группа хорошо просматривалась, так как не успел комполка закончить свой приказ о боевой задаче полка, как немцы открыли прицельный артиллерийский огонь и возле нас стали рваться снаряды. По команде «в укрытие!» мы галопом направились в небольшой овраг и с ходу стали спешиваться. Я забыл, что у меня на шее висит не пристегнутый к ремню полевой бинокль, и, когда я поспешно спешивался, бинокль с маху ударил меня по верхней губе и рассек ее до крови. Потом это место долго не заживало, и самое обидное, что после заживания на этом месте не росли усы, которые были в моде у всех офицеров полка.

Огневые позиции мы копали уже под новые 57–мм противотанковые пушки ЗИС–2, которые нам доставили вместо сорокапяток. Новые орудия имели значительные преимущества: по дальности прямого выстрела (1100 метров против 800 метров 45–мм пушки). 57–мм пушка могла поражать все танки фашистской Германии. Для сопровождения эскадронов артиллерийские упряжки комплектовались уже из шестерки лошадей, а вместо двух ездовых теперь на упряжку орудия полагалось три ездовых. Огневые позиции рыли ночью, чтобы их не обнаружил противник. Рыли в полный профиль, С капонирами для орудий и укрытиями для расчета. Грунт был мягкий, огневые позиции были вырыты и замаскированы до рассвета.

Днем, оставив у орудий одних наблюдателей, расчеты спали. Наставлений по материальной части и по боевой стрельбе из новых орудий не было, приходилось рассчитывать на свой опыт. А орудия надо осваивать до настоящего боя. Хоть и спокойная оборона, но все же это фронт, и за болотом немец, а впереди новое наступление и встречные бои. По просьбе командира орудия я дал разрешение на один выстрел, а потом еще на два снаряда. Со второго снаряда (с прицелом на 3000 м), мы накрыли немецкие траншеи, но получили в ответ такой плотный артналет по нашим позициям, что пришлось срочно закатывать орудия в свежие капониры. Вдобавок за самовольную стрельбу я получил нагоняй от начальника артиллерии полка Сони на.

Впоследствии я ознакомился с орудиями и обучал взвод по немецким (трофейным) наставлениям. Я вообще любил порыться в бумагах в разбитых немецких штабах. И в одном из них нашел полное описание и наставление на нашу новую 57–мм пушку ЗИС–2! Пришлось полагаться на него, так как отечественных наставлений нам так и не предоставили.

Неподалеку от огневой позиции был довольно вместительный склеп (погреб), в нем мы и разместились с расчетами. Склеп был сложен из крупного камня и надежно защищал нас от артобстрела. К нам часто заходила армейская разведка. Отдыхали у нас в склепе до ночи, как до выхода, так и после. Угощали нас водкой, консервами и прочими продуктами. Надо сказать, что разведчиков снабжали очень хорошо, вероятно, за их нелегкую и опасную работу. Так как перед нами пехоты не было и только мы держали в этом районе оборону, старший по разведке договаривался с нами о месте, времени и сигналах при их возвращении.

Возвращаясь с «языком» через наши позиции, они подавали условный сигнал. Поиски разведчиков проводились в полной темноте. Иногда они волокли с собой «языка», но бывали и неудачные ночи, когда не только не было «языка», но и сами возвращались не в полном составе.

Днем на ничейной земле, между болот, хорошо просматривались бродившие две овцы и жеребенок. у моих ребят эта картина вызывала повышенный аппетит, и они надоели мне с просьбой отпустить их за живым шашлыком. Днем показаться на ничейной земле нельзя — весь трехкилометровый участок хорошо просматривался и простреливался немцами. А с наступлением темноты в промежутках между осветительными ракетами наши и немцы делали вылазки по болоту. Я разрешил двум опытным бойцам, из старослужащих, поймать одного барашка, что и было выполнено довольно быстро. Бойцы целую неделю лакомились свежей бараниной.

Неподалеку от нас, на левом фланге, находился город Гониондз. Немцы часто обстреливали его из артиллерийских орудий. В один из вечеров к нам прибежала насмерть пере пуганная паненка и на наш вопрос, откуда она и как оказалась в нашем расположении, она так быстро начала рассказывать, что никто толком ничего не понял. Я сказал: