коммунистах хоть наука была'), калифорнийцы собирались встретиться на 4 июля и обсуждали 'Mission: Impossible' и «Twister» с теми из москвичей, кто успел посмотреть пиратское видео ('Тупое кино, как вы только такое смотрите?' — 'Его просто надо видеть на большом экране'). Никто ни единым словом — даже на девять дней — не поминал Мишу Емельянова, словно его и не было никогда.

Интересно, думал Глеб, когда Чак покончил с собой, все только об этом и говорили. Шутили, кто будет следующим, обсуждали, кто виноват. А тут — словно отрезало. Или в молодости нам казалось, что смерть так далеко, что никогда с нами не случится. А сегодня мы все понимаем, что не так уж много осталось. Может, меньше половины жизни. Когда-то они с Таней придумали, что хорошо бы иметь встроенный предсказатель, чтоб подавал сигнал, как на пейджер: сегодня вы прожили полжизни. Или еще, подумал он, хорошо бы вести учет живых и мертвых знакомых, чтобы заметить, когда количество сравняется. Впрочем, еще не скоро. Сейчас, не считая старших родственников, едва ли наберется полдюжины. Конечно, если дальше будет прибывать такими темпами, как сейчас…

Глеб снова подумал о Снежане. Обитатели Хрустального вели себя так же, как одноклассники: о мертвых не говорили. Может, он неправ: именно в молодости смерть кажется так близко, что о ней все время думаешь и говоришь, а с возрастом приучаешься загонять ее на кромку сознания, в тот первый круг персонального ада, где живут все твои мертвецы.

Глеб снял трубку и набрал домашний номер Бена.

— Привет, — сказал Бен, — как дела?

— Нормально, — ответил Глеб, — а у тебя?

— Круто, только у меня мама умерла, — сказал Бен — радостно, как обычно.

Глеб запнулся, испугавшись, что его мысли о смерти пугающе отзываются в окружающем мире.

— Боже мой. А что случилось?

— Боюсь, процессор сдох. Вентилятор последнее время плохо работал.

— Блядь, — выдохнул Глеб. — Я-то уж подумал…

Неловко: старую шутку про чайника, который звонит программисту, когда у того перегорела материнская плата, и приносит соболезнования по поводу смерти мамы, Глеб знал лет пять, не меньше. Никогда не предполагал что сам попадется.

Бен расхохотался.

— Нет, это ты меня извини, я как-то не сообразил, как оно звучит…

— Слушай, — сказал Глеб, — мне бы с тобой поговорить. Подъехать к тебе можно?

— Давай, конечно. Я раньше двух не ложусь. Я тебе картинку отмылю, как ехать.

Через час Глеб уже поднимался по широкой лестнице. Старый дом в стиле модерн располагался в одном из посольских переулков Замоскворечья. Огромная металлическая дверь утопала в лепной нише, словно вход в бункер посреди гипсового сада. Открыл мальчик лет десяти.

— Вы к папе? — спросил он.

Вот уж не знал, что у Бена с Катей есть дети, подумал Глеб и кивнул, осматривая чистенькую прихожую.

— Проходите. Папы сейчас нет, но вы можете его подождать.

— Но я же с ним говорил час назад, — удивился Глеб.

— Папа ушел еще утром, — спокойно сказал мальчик и прибавил: — Вы, наверное, с дядей Беном говорили.

Из глубины квартиры доносились звуки, будто кто-то открыл крышку рояля и пустил туда побегать мышь.

— Я думал, Бен и есть твой папа.

— Дядя Бен — муж тети Кати, — внес ясность мальчик. — Мой папа — Саша Казанцев. Я — Миша.

— Ааа, — протянул Глеб, окончательно запутавшись. Кругом слишком много людей. Каждый новый знакомый обрастал таким количеством близких и соседей, что достижение точки равновесия между мертвыми и живыми, видимо, возможно только в случае глобальной катастрофы.

— Тогда вам в его офис, — и малолетний Миша показал рукой в уходивший направо коридор. — Там дверь открыта, увидите.

Глеб пошел по коридору, дивясь необъятным размерам московских квартир. Похоже, никто из знакомых не живет как люди — все делят дом с другими, зачастую чужими. Оно и понятно, решил Глеб, московская недвижимость дорога.

Впрочем, после Хрустального и сквота Луганского квартира Бена поражала чистотой и строгостью. Однотонный палас приглушал шаги, двери, выходящие в коридор, закрыты, и в одну Глеб успел разглядеть большую гостиную и девочку лет шести — она пыталась извлечь звуки из стоявшей на возвышении позолоченной арфы. Наконец, Глеб достиг офиса.

Небольшая комната была до самого потолка уставлена самодельными фанерными шкафами, набитыми, как догадался Глеб, радиодеталями. Провода вываливались из раскрытых ящиков не то щупальцами, не то выпущенными кишками. В центре на большом столе — несколько распотрошенных компьютеров, вдоль стен — штуки четыре работающих. За одним сидела Катя Гусева и работала в Фотошопе.

— Привет, — сказал Глеб.

— О, Глеб, — ответила Катя, разворачиваясь. — Рада тебя видеть.

Над ее монитором Глеб увидел распечатанную на принтере фотографию Шварцера с крупной надписью внизу: 'А это что за говно?'

— А где Бен? — спросил Глеб.

— На кухне, — ответила Катя, — он сейчас занят. У него мама сгорела, и он страдает.

— Ни фига я не страдаю, — ответил Бен, входя в комнату. — Все круто. Маму завтра новую привезут. Просто, как два байта переслать. Я немного перебздел, когда все гикнулось. Потому что мой компьютер — мое второе я.

Он плюхнулся на стул и, сияя, поведал: Андрей, еще в Екатеринбурге, заработался до глубокой ночи, и вдруг у него перед глазами прошла рябь, картинка на экране свернулась, оплыла, стекла куда-то вниз — и исчезла.

— Я думаю, — сказал Бен, — такое ощущение и называют словом «психоделический». Когда реальность — хоп! — и исчезает, даром что виртуальная.

— Ну, — сказал Глеб, — по-моему, психоделия — это про наркотики что-то.

— Нахуй, — сказал Бен, — наркотики — не круто. Я их не юзаю, потому что виртуалка круче наркотиков. И креативней.

— А помнишь, Веня, — сказала Катя, не переставая что-то двигать в Фотошопе, — эту игрушку, которая изображение переворачивает? Как мы ее поставили Никитичу на пи-си?

Шутку Глеб знал: простенькая програмка под DOS переворачивала картинку на мониторе. Если вставить программку в autoexec.bat, человек включал компьютер и получал перевернутое изображение. В те далекие времена, когда персоналки только появились в Москве, подобные шутки были очень популярны.

— Ага, — заулыбался Бен. — А Никитич пришел, посмотрел на монитор, матернулся и просто его перевернул. Я спрашиваю: 'Ты что делаешь?', а он отвечает: 'Да вирус завелся какой-то, потом разберусь, сейчас работа срочная'. Вот выдержка у человека, да?

Катя засмеялась. Глядя на них Глеб неожиданно для себя понял, что давно не видел такой слаженной пары. Ясно, что они прожили вместе много лет, но так и не потеряли способности смеяться шуткам друг друга — пусть и слышали их множество раз.

— А что это за мальчик мне открыл? — спросил Глеб.

— О, это сын Саши Казанского, — сказала Катя. — Они с Веней со школы дружили, да?

— Да, было круто, — согласился Бен. — Мы типа дружили всегда и лет пять назад расселили отсюда коммуналку и въехали — он со своей семьей, я с Катькой. Правда, мы через год разосрались и теперь сами живем, как в коммуналке.

И он радостно засмеялся, будто на свете нет ничего смешнее, чем расплеваться с лучшим другом.

— Я, — сказал Глеб, — вот о чем поговорить пришел. Ты не помнишь, как оно происходило, в тот