было написано о Великой Отечественной. Мол, не страшно, что Высоцкий не воевал — Лермонтов тоже не участвовал в Бородине. Лажа поставила Абрамову тройку: сказала, нельзя даже сравнивать песни Высоцкого с книгами Василя Быкова или Григория Бакланова. И Глеб не стал возмущаться самоуправством, потому что, казалось ему, не стоит протаскивать нашего неофициального Высоцкого в их официальный военный контекст. Он и предположить не мог, что через десять лет Высоцкий станет мелькать на телевидении не реже Олимпийского Мишки в год смерти полуопального барда. Но все равно Глеб смутно чувствовал, что у него самого есть какая-то своя собственная война, отличная и от Быкова, и от Высоцкого. Война эта жила в сердце и пережила перестройку с ее новым каноном (два людоеда, Гитлер и Сталин, делят Польшу и уничтожают свои народы). Подпевая и крики «ура» застревали во рту, когда мы пули глотали, Глеб думал о том, что его все еще коробит, когда Ося говорит «арийский» с интонацией, словно это — медаль, которую он вешает на грудь.

Сделав звук громче, Глеб пошел в ванную. Кассета перевернулась, и Высоцкий запел:

Земной перрон, не унывай

И не кричи, для наших воплей он оглох

Один из нас уехал в рай

Он встретит Бога, если есть какой-то Бог

Это были песни из 'Бегства мистера МакКинли'. Погода славная, и это главное. Огромные, десятиминутные баллады про американский футбол, про насилие и оружие, про неназванных по имени хиппи. И финальный аккорд, почему-то записанный на этой кассете в самом начале:

Вот и сбывается все, что пророчится,

Уходит поезд в небеса, счастливый путь

Ах, как нам хочется, как всем нам хочется

Не умереть, а именно уснуть

Будущее оказалось не похожим на рай, и напророченное не сбылось. В этом наставшем будущем Высоцкий был странным и неуместным — динозавром, реликтом ушедшей эпохи. Пятнадцать лет назад думали, что он именно уснул; оказалось — все-таки умер.

Хотя Горский фактически отказался помогать в расследовании, беседа с ним все как-то упорядочила в Глебовой голове. Вылив грязную воду и выключив магнитофон, Глеб достал лист бумаги и написал на нем имена всех участников событий. Потом соединил стрелочками Снежану и Андрея, Нюру и Крутицкого. Себя соединил со Снежаной и Нюрой. В самом деле, получалась сеть, где Снежана и Крутицкий связаны через двух человек. Был еще таинственный het, который спал со Снежаной и, вероятно, имел виды на деньги Крутицкого. Была Марусина, которая тоже как-то в эту сеть включена. Воспользовавшись, как учили в школе, бритвой Оккама, Глеб предположил, что het и Марусина — один человек. Стало легче, хоть и ненамного. Четыре кандидатуры, но Андрей не может одновременно быть Undi и het, а значит, исключается из списка подозреваемых.

Оставались Луганский, Ося и Бен. Приятно, что Шаневич и Арсен исключаются по двум причинам сразу: они сидели на кухне и еще задолго до убийства говорили, что не ходят на #xpyctal. То же касается Антона — Снежана встретила его всего за несколько дней до смерти и, даже если и переспала с ним, вряд ли успела ввести его в круг виртуальных поклонников.

Нарисованная Глебом сеть до ARAPNETа все-таки не дотягивала: исчезновение Снежаны явно нарушало связность. Какая все-таки глупость эти ее идеи про IRC-канал, сеть любовников, виртуальные личности и Интернет, подумал Глеб. Какой-то детский сад. Точнее — школа.

Он вспомнил, что однажды уже рисовал похожую схему — больше десяти лет назад, когда пытался разобраться в отношениях внутри класса. В центре была Марина, к ней тянулись стрелочки нежных привязанностей от Вольфсона, Абрамова и Чака. Линия между Мариной и Иркой была перечеркнута, как и линии между Чаком и Вольфсоном с Абрамовым, что означало — конец дружбе. Самого себя Глеб тогда изобразил чуть в стороне, соединенного одинокой стрелкой с Оксаной. Тогда ему казалось, что он совсем не участвует в потрясших его класс событиях. А сейчас он в самом центре.

Он снова посмотрел на схему. Луганский, Ося и Бен. Начать следует с Луганского — хотя бы потому, что Глеб знает его хуже всех.

Телефона Луганского никто не знал, но Андрей продиктовал е-мэйл. Борис ответил неожиданно быстро, словно, подобно Глебу, сутками сидел за компьютером. 'Впрочем, почему нет? — подумал Глеб, открывая письмо. — Человек богатый, может себе позволить. Для него, небось, полтора доллара в час — не такие уж большие деньги'.

Луганский пригласил Глеба к себе домой. Живет он в центре, минут пятнадцать ходу от Хрустального, во дворе большого дома на Тверской. Звонок не работает, надо дернуть за длинный шнур, который свешивается из окна третьего этажа.

Задрав голову, Глеб долго смотрел, как волна идет по шнуру вверх. Потом слабый звон — и снова тишина. Только Глеб собрался уйти, решив, что Луганского нет, окно открылось, Борис высунулся и махнул рукой:

— Обойди слева, — крикнул он.

Глеб обогнул дом и уперся в железные ворота, запертые на висячий замок. Через минуту в глубине двора появился Луганский с ключами.

— Рад видеть, — сказал он. — Проходи.

Они поднялись на третий этаж, Луганский толкнул дверь и мощная звуковая волна чуть не сбила Глеба с ног.

— Извини, не сразу услышал, — сказал Луганский. — Видишь, какой расколбас.

Квартира у Луганского была странная, чем-то похожая на Хрустальный — не то квартира, не то офис. Там толклась куча народу: в коридоре оживленно беседовали две девушки, а в комнате, где громыхала музыка, сидели на полу трое молодых людей, едва различимые в клубах сигаретного дыма.

— Сделайте потише, говорить невозможно, — крикнул в приоткрытую дверь Луганский.

Звук чуть приглушили, и Луганский сказал:

— Пиздец, музыку через стены просто невозможно слушать. Все высокие частоты режет.

Они прошли дальше, мимо кухни, в европейском стиле совмещенной с какой-то комнатой. Кухней, впрочем, ее можно было назвать только условно: холодильник, раковина и электроплитка с двумя комфорками. За небольшим столом сидел молодой парень с двуцветной головой: сложный узор из белых полос на черных волосах, подстриженных коротко, точно английский газон. Парень пил чай из большой чашки и смотрел в крошечный телевизор. Изображение на экране скакало.

— Привет, — сказал парень.

— Это Глеб, — представил Луганский, — а это Денис.

— Мы на закрытии «Птюча» виделись, — сказал Денис. Глеб его, конечно, совсем не помнил.

— Глеб в Хрустальном работает, — пояснил Луганский, — дизайнером. А Денис делает собственный психоделический сайт. Через месяц запустит.

— Ты, наверное, Антона знаешь? — спросил Глеб, чтобы спросить хоть что-нибудь.

— Знаю, — без энтузиазма ответил Денис. — Тусовщик такой.

Глеб подумал, что еще пять лет назад это слово звучало комплиментом, а сейчас звучит совсем пренебрежительно.

— Ладно, — сказал Луганский. — Пошли ко мне.

Они прошли в следующую комнату, где на столе стоял компьютер и колонки. В углу, прямо на полу, матрас — как у Андрея.

— Это твоя квартира? — спросил Глеб.

— Наша, — ответил Луганский, — это же сквот.

— Как на это… на Трехпрудном? — спросил Глеб. Таня когда-то рассказывала ему про коммуну