— Он не глухонемой. На каждый звук как зверь реагирует. Просто разговаривать с нами не велено. Или язык у него отрезан уже.

И Андрюша закурил. Закинул ноги на топчан.

— Давай подумаем, что делать.

— Куда бежать? В кого стрелять? — понял Алик. — Эх, жаль за твоего капитана так сегодня и не выпили…

— Не треплись! — оборвал его Андрюша. — Сегодня нам самим нужно живыми остаться.

— До утра можешь спать спокойно, — заверил его Алик. — Утром «папа» моего ответа ждет.

— На что ответ?

— Он обещает выпустить нас отсюда живыми, если я ему Сашу сдам.

— Но ведь Саша…

— Правильно. Саши больше нет! И долго морочить ему голову он не позволит… Там на берегу мы еще могли уйти, пообещав ему Сашу… Здесь этот номер не пройдет…

Андрюша слушал его, закинув руку за голову. Пуская синий дым в сторону синей лампочки. Более светлый дым клубами стлался вокруг темно-синего светила, как кольца Сатурна. Алик громко шлепнулся на свой топчан:

— Я уже чувствую себя на том свете, Первозванный.

Тогда Андрюша сказал:

— У меня есть план… Я все обдумал. Слушай.

Алик сел на своем топчане. Приложил палец к губам. Показал на дрожащую в дыму синюю лампочку:

— А «жучков» здесь нет?

— Чисто, — успокоил его Андрюша.

Алик огляделся недоверчиво:

— По идее не должно… Обитателям этой комнаты говорить уже не о чем. Ладно, давай, только тихо.

— «Голубой песец» хотел продать меня в это шоу… — начал Андрюшки замолчал.

— Дальше что?

— Я к ним сам попрошусь.

— Зачем? — не понял Алик. — Тебе понравился уютный отдельный цинковый фоб с окошечком?

— Кончай! Я соглашусь с условием, что они отпустят тебя!

Алик потушил папиросу о цементный пол:

— За кого ты меня принимаешь, Первозванный? Я не Монтесума. Мне человеческие жертвы не нужны. Я православный человек. За меня уже жертва принесена. И ее мне вполне достаточно.

— Ты не понял,— рассердился Андрюша. — Я не жертву предлагаю. Я хочу выиграть время. Ты уйдешь на волю и что-нибудь придумаешь.

Алик грустно посмотрел на Андрюшу:

— Ты переоцениваешь меня, Первозванный. Да, я гений. Но не Бог. Воскресить им Сашу я не могу! Признаться, что я Саша, — тоже не могу. Это все равно что самому лечь в этот уютный цинковый ящик. — И Алик саданул кулаком по кафельной стене.

Андрюша докурил папиросу. Затушил о цементный пол.

— Слушай, а что у тебя за история с этим «папой»? Откуда он Марину знает? Что у вас за дела?… И вообще… Кто ты сам-то такой? Я же ничего не знаю…

Алик помолчал. Вздохнул. Уставился на синюю лампу.

— Ты прав. Ты имеешь право это знать… Коли я тебя запутал в этот мрак… Я хотел причаститься как человек. А потом уже исповедоваться…— Алик перекрестился. — Прости меня, Господи! Неисповедимы пути твои… Слушай, Первозванный…

Андрюша закрыл глаза. Он ждал, что на него обрушится обвал страшных тайн и захватывающих дух приключений из «дурацкой непутевой жизни». Обстановка располагала. Но Алик молчал. Будто уснул.

— Давай, Алик, я жду, — напомнил о себе Андрюша.

Алик ответил не сразу:

— Видишь ли, Первозванный… Оказывается, это очень трудно сделать. И самое трудное в этом деле — начать. Я сейчас ищу аналогии. Например, одна из самых интересных исповедей начинается словами: «Му name is Robinson Crusoe and I was born in the city of York…» Очень здорово. Просто и искренне. Такой исповеди любой мент сразу поверит. Но, видишь ли… Ты ведь спрашиваешь не столько обо мне, сколько о «папе» и Марине… Значит, это замечательное начало нам не подходит. И тут мне в голову приходит другая аналогия. Уже исконно наша — православная. А именно: «Когда я на почте служил ямщиком…» Сразу обстоятельства берутся за рога. А обстоятельства для нас, православных, — жуткое дело. Обстоятельства для нас — главный враг. Согласен? Мужик служит на почте ямщиком. Так? Вроде бы ну и что? Что в этом плохого? А ты послушай дальше: «И крепко же братцы в селенье одном любил я в ту пору девчонку»! Вот тебе сразу неразрешимый конфликт: сильный здоровый мужик работает ямщиком и любит в соседнем селенье девчонку! Такая вот притча…

Алик замолчал.

— Разве это притча? — не понял Андрюша. — Любит ямщик девчонку и что?

Алик сел на топчане и с удовольствием объяснил:

— Ты перевел нашу русскую песню на вульгарный английский язык! Ямщик любит девчонку. Ну и что? Но наш-то мужик говорит совсем по другому: «Когда я на почте служил, я любил!» И в этом вся трагедия!

— В чем трагедия-то? — опять не понял Андрюша.

— Да в том, что столкнулись два несовместимых обстоятельства! Служил — любил! Как говорится, если водка мешает работе — брось работу. А мужик не смог бросить службу. И вся эта история кончилась жутко. Пока он был в отъезде, девчонку соблазнили и бросили!

Алик пропел вдруг тихо:

Андрюша молчал. Соображал. Какое отношение имеет эта новая притча Алика к его исповеди?

— Самое время «хлопнуть по стакану, сдвинуть мозги набекрень», — сел на топчане Алик. — Черт с ним, с поздним ужином. Но чарку-то нам могли бы поднести! Я еще ни разу в жизни не пил в морге. В самолете — пил, в поезде — всенепременно, на пароходе — пил, даже в барокамере пил, а в морге еще не приходилось. Согласись, Первозванный, нас приняли здесь не по первому разряду. Не как дорогих долгожданных гостей. Я все завтра же выложу этому толстому борову. Пусть без меня поищет Сашу Ольшанского. Пусть!

Андрюша спустил ноги на цементный пол:

— Уже утро, наверное?

Алик прислушался:

— Нет. Еще ночь. Слышишь, ветер какой?

Даже в их подземелье было слышно, как на воле шумели сосны, рокотал залив, в трубах вентиляции будто электричка проносилась.

— К утру ветер стихает,— сказал Алик.— Сейчас самый разгар. Середина ночи.

Андрюша протянул Алику «беломорину».

— Давай по последней… И рассказывай. К утру мы должны найти выход. От цинкового ящика я на Кавказе ушел… и мне не светит на гражданке в него залететь…

Алик прикурил и рухнул на жесткий топчан.

— Только давай ближе к делу, — предупредил Андрюша, — докладывай реально. По фактам. Как ты