с жаром воскликнул отец Гедеон. — Сами видите — доктора связали вервием, и, может статься, христианин дойдет до погибели. Агаряне[29] род жестокосердый… А если, упаси
бог,
на меня наклепают, что я, дескать, народ бунтую, тогда и монастырь пострадает!.. Опасность великая.
Игумен громко расхохотался.
—
Ха-ха-ха!.. — неудержимо хохотал он, хватаясь за бока и
глядя
на тучного отца Гедеона. — Так ты думаешь, турки могут
тебя
заподозрить? Выходит, отец Гедеон у нас политический деятель! Ха-ха- ха!.. Недаром говорят: заставь лентяя работать,
он
и тебя научит, как
от
работы отлынивать! Грешно тебе: рассмешил меня, когда на сердце такое горе. Дьякон Викентий! Дьякон Викентий! Иди сюда, послушай, что говорит Гедеон… Мунчо, ступай позови Викентия, не то я умру от смеха.
И действительно, игумен хохотал так громко и раскатисто, что пробудил эхо во всех соседних галереях.
Выслушав приказание игумена,
Мунчо
пуще прежнего за
вертел
головой, и в его выпученных глазах появилось выражение тупого страха.
—
Русс-и-я-н! — крикнул
он,
весь дрожа и показывая
паль
цем на галерею, на которую незадолго до
того
поднялся дьякон.
И тут же, опасаясь, как бы его
не
заставили выполнить приказание, быстро зашагал
в
противоположную сторону.
—
Руссиян? — удивился игумен. — Какой такой «руссиян»?
—
Злой
дух,
ваше преподобие. — пояснил отец Гедеон.
—
С каких это
пор Мунчо
стал таким пугливым? До сих
пор
он жил,
как
филин в лесной чаще…
—
Воистину, отче Натанаил, некий дух ночной бродит
по
галереям… Нынче ночью Мунчо прибежал ко мне сам
по свой
от
страха.
Говорил, будто видел злого духа
в белом
одеянии, когда тот вышел из кельи, —
той,
где
окошко
застеклено… И еще рассказывал разные разности, прости
ему
господи! Надо
бы
окропить святой
водой
верхнюю галерею.
Мунчо, остановившись в отдалении,
со
страхом смотрел вверх.
— Что же он видел? — спросил игумен. — Впрочем,
пойдем,
отче, посмотрим сами, — решил
он
вдруг, заподозрив,
что
в келью забрались воры.
— Сохрани боже! — проговорил Гедеон, крестясь. Игумен один отправился на галерею.
Надо сказать, что как раз в ту минуту, когда игумен позвал Викентия, тот входил к Краличу.
—
Что нового, отче? — спросил Кралич, заметив, что
Ви
кентий чем- то встревожен.
—
Опасности никакой нет, — поспешил успокоить его дьякон. — Но игумен привез очень неприятную весть: сегодня ночью забрали Соколова и отправили его в К.
—
Кто он такой, этот Соколов?
—
Доктор, живет в нашем городе, хороший малый. У него в кармане будто бы нашли крамольные листовки… Может, и правда? Я лично знаю одно: он пламенный патриот, — проговорил дьякон и, видимо озабоченный, умолк, но вскоре продолжал: — Еще, говорят, когда вчера за ним погнались стражники, он выстрелил из пистолета и ранил полицейского, а тот сорвал с него куртку… Пропадет бедный доктор… Слава богу, что вам удалось от них ускользнуть… и что в городе о вас вообще ничего не слышно.
Не успел дьякон произнести эти слова, как его собеседник схватился руками за голову и, болезненно охая, заметался по комнате, как безумный. Казалось, его охватило безнадежное отчаяние. Ничего не понимая, дьякон удивленно смотрел на Кралича.
—
Что с тобой, душа моя? Ведь, слава богу, тебе ничто не угрожает! — воскликнул Викентий.
Кралич остановился перед ним, — лицо его было искажено душевной мукой, — и крикнул страстно:
—
Не угрожает, говоришь? Легко сказать! — И он ударил себя по лбу. — Что смотришь, Викентий? Не понимаешь? Ах, боже мой, я забыл тебе сказать, что эта куртка была на мне. Вчера в городе какой-то любезный молодой человек показал мне, как пройти к Марко, и подарил мне свою куртку, — ведь я был в лохмотьях. Видно, это и был Соколов. Потом эта куртка попала в руки стражника… В ее карман я переложил из рваного кармана своего пиджака газету «Независимость» и листовку, которую мне дали в одной троянской хижине, когда я там ночевал… Мало того, его еще обвинили в том, что он стрелял в полицейского, а я даже не дотрагивался до револьвера! Ах, проклятые! Теперь понимаешь? Этот человек пострадал из-за меня… Я проклят судьбой, — приношу несчастье тем, кто мне делает добро.
—
Да, плохо дело, — горестно проговорил Викентий. — А самое грустное, что ему не поможешь… так уж все сошлось.
Кралич повернулся к нему; лицо его пылало.
—
Как это не поможешь? Да разве я допущу, чтобы такой великодушный человек и, как ты сам сказал, хороший патриот погиб из-за меня? Это было бы подлостью!
Дьякон молча смотрел на него.
—
Нет, сложу голову, но спасу его!
—
Но что же можно сделать? Скажи! Я готов на все! — воскликнул Викентий.
—
Я сам его спасу.
Вы читаете Под игом
