— А темнеет еще более, — заметил Иван, — и холодеет!

Взглянули опять они на солнце сквозь закопченную слюду, а оно уж серпом делается.

Заскрипели внизу ступени — вбежал на гульбища Саввушка.

— Будь здрав, государь! — воскликнул он, слегка запыхавшись. — Звал мя?

— Погляди на солнышко-то сквозь копоть, — сказал Иван, протягивая Саввушке слюду, — токмо копоти не сотри, за самой конец доржи.

Саввушка быстро схватил слюду и, взглянув на солнце, вскрикнул:

— Нача солнце гибнути! Яко полумесяц уж содеялось…

Испугался он и торопливо возвратил слюду Ивану.

— Страх меня берет, — тихо сказал он, но Иван не слушал его и, не отрываясь, смотрел на затмение.

Вот солнце совсем серпиком узким стало, и серпик этот становится все уже и уже, словно молодой месяц пяти дней. Но на том тень зарубила и куда-то вбок пошла. Посветлело все, а сумерки, будто дым, собираются и тоже куда-то совсем незаметно уходят. Теплеет быстро, припекать даже начинает…

К четвертому же часу солнышко целым кружком, как прежде, засияло, а на дворы, на улицы и площади народ повалил, шум, крики пошли…

Иван посмотрел на Саввушку. Тот еще стоял взволнованный и о чем-то сосредоточенно думал. Потом взглянул на Ивана, радостно воскликнул:

— Вот те и конец света! Просчитались попы-то, государь!

В самом начале августа, на медовый спас, когда только что Москва успокоилась и закончила исправление разрушений всяких после бурь и вихрей, новая гроза над градом стольным нависла.

Прибыли в ночь пред рассветом вестники из Рязанской земли с недоброй вестью.

— К самому Переяславлю Рязанскому,[169] — доложили они государю с трепетом, — пришел со всей силой своей безбожный Ахмат, царь Золотыя Орды.

Осадил град, стоит под ним второй день, а татары его поганые жгут и грабят всю округу… Встревожился, всполошился Василий Васильевич и отпустил враз вестников на отдых. Бледный, молча сидел и юный соправитель его. Ясно было Ивану, что тут не обошлось без короля польского и пособников его в Новгороде, а может быть, и свои удельные в тот же круг включены. Словно угадав мысли Ивана, заговорил Василий Васильевич:

— Иване, не просто сие. Ведаю яз татар-то хорошо. Ране набегали они токмо для-ради грабежа и полона. В сем главная пожива их, ибо ни Поле, ни ясак, ни даже дани-выходы им того не дают, что рати и грабежи…

Василий Васильевич вздохнул и, перекрестившись, продолжал:

— Мыслю, Ахмат-то о Москве думает, раз сам на Русь пошел и Сарай [170] свой за спиной оставил с эмирами. Не боится, знать, что те могут его скинуть с царства-то. Окреп, знать, он вельми…

Слова эти, словно светом, осветили Ивана.

— Государь, — воскликнул он радостно, — уразумел яз, как Орду нам погубить! Улусы ее друг на друга подымать надобно. Но сие враз не содеешь.

Днесь же надобно и пути все на Москву поганым пресекать.

— Добре, — согласился Василий Васильевич. — Разумен ты, Иване. Не мыслил яз об улусах, а ныне, после слов твоих, мнится мне, сам сие придумал — так все ясно и просто стало…

Помолчав немного, он заговорил снова:

— Верно, надобно нам не токмо татар татарами бить на ратном поле, а и эмиров в Орде, как собак, стрелять! Ну, Иване, созывай думу думати воевод и бояр, сам уж ты все суди и ряди…

Военный совет длился долго, и, как всегда, молодой государь Иван больше молчал и слушал, задавая иногда вопросы. Иногда он просил подробных разъяснений. Любил он военные споры, но и тут только задавал вопросы той и другой стороне, не высказывая своих мнений, дабы не соглашались воеводы с ним лишь в угоду ему, а делу во вред.

Долго шли прения, а под конец надвое разбились голоса воевод. Одни за то стояли, чтобы слать все силы в Рязанскую землю, а другие — только оборону держать на Оке-реке. На этом и спор прекратился, но Иван все еще молчал.

— А как наши дозоры бают, — спросил Иван, — какая сила у царя, где стоит? Скажи-ка мне о сем, Юрий. Ты ведаешь, что мне надобно. Собрал ты воедино все вести?

— Да, государь, — ответил Юрий. — Сам Ахмат с главной силой своей стоит на Рязьском поле, а к Переяславлю подошли Юсуф и Темир…

— И дозоры у них, чаю, есть? — спросил Иван. — И засады где надобно?

И гонцы меж Ахматом и яртаулами?

— Все сие есть, государь.

— Добре! — похвалил Иван и, обратясь к сторонникам наступления, продолжал: — А как нам быть, ежели Ахмат-то, сведав, что мы все силы на него шлем, оставит под Переяславским градом токмо Юсуфа и Темира, а сам со всей силой на нас пойдет? Ведь идти-то нам на него сей вот часец надобно, а где ж нам полков борзо набрать? Где же силы нужной взять, дабы в лоб татар бить?

Воеводы молчали. Иван усмехнулся, обратился к сторонникам обороны с вопросом:

— А ежели будем доржать токмо оборону по обычаю в Серпухове, Кашире, Коломне и в Касимовом городке, то как нам с Переяславлем-то быть? Отдать его на дым и поток, а горожан его на смерть и полон? Нет, таков поход на поганых плох, а такая оборона и того хуже…

Поразмыслив малое время, молвил он сурово:

— Спешите вы зря, воеводы. Надо, дух укрепив, со спокойным сердцем все деять. Вот яз так мыслю: надо нам враз и обороняться и нападать.

Главное же не спешить — дать плоду созреть для руки нашей. Сил своих не расточать, а врага утруждать и томить непрестанно, дабы телом изнемог и духом ослаб. Для сего мыслю яз полки так отсылать на рать, дабы и с меньшими силами содеять больше, чем враг наш.

Помолчал немного и, сдвинув брови, приказал:

— Посему сей же часец шлите вестников царевичу Касиму, дабы он, не медля, в тыл Ахмату гнал полки по Оке-реке вверх. Токмо силы своей не показывать. Ты же, Юрий, с главной силой на Коломну пойди и стань там, вышли к Переяславлю передовых, два-три полка. В сие же время пусть воеводы из Серпухова и Каширы, оставив заставы в градах сих, идут на реку Осетр, к Зарайску, тоже в обход, подобно Касиму…

— Верно, государь, — восторженно воскликнули воеводы, вскакивая с мест, — мудро сие! Разумеем ясно все, как ты деять хочешь!..

— Токмо не спешите, — весело молвил Иван. — Всяко деяние лишь в свое время пользу дает, а на войне наипаче.

Он усмехнулся озорной улыбкой и добавил:

— Помните, дорого яичко в Христов день!

— Да мы поганым таких яичек, государь, надарим, что и век не забудут.

Узнали рязанцы через лазутчиков своих, что Москва полки собирает против Ахмата, и духом воспряли. Каждый день с превеликой отвагой выбегали они из стен своих, делая вылазки, и много татар избивали и ранили. Когда же враг шел на приступ, еще злей бились горожане и гнали татар от стен своих.

Татары же, зная от яртаульных о полках московских, с каждым днем становились тревожней. Сведав же, что Москва шлет полки свои на рубежи московские, еще более всполошились, ибо уразуметь не могли, где главные силы московские и откуда удар грозит: от Коломны, от Зарайска или от Касимова городка, с низовий Оки.

Воеводы же московские под твердой рукой Ивана хотя издалека и прячась, но отовсюду грозили войску Ахмата: каждый день гонцы со всех сторон приносили вести в ханскую ставку о московских конниках, виденных то в одном, то в другом месте.

Пугало Ахмата и то, что из Сарая вестей нет и что в Сарай от него вести не доходят. Татары, догадываясь, что русские перехватывают гонцов их, а может, и в обход идут, не выдержали…

На другой день после яблочного спаса прискакал в Москву к Ивану вестник от полков брата Юрия из